Мысли о храбрости и стыдливость за страх свой тотчас были забыты, ибо ужас перед столь жуткой казнью и вовсе помутил рассудок её.

Акме, одинокая, избитая, с поднятыми руками, плотно привязанными ногами, обдуваемая радостным смехом вооружившейся копьями коцитской толпой, была открыта всем ветрам. От кляпа её освободили, чтобы восторженная толпа, издающая нечеловеческие звуки, могла сполна насладиться криками боли умирающей.

Беспомощность нашла девушку и набросилась на неё ураганом. Из головы повылетали все мысли. Перед глазами стоял лишь этот могучий и раздражённый зверь.

Но вдруг всё изменилось.

Память её внезапно обратилась к брату, к Кибельмиде, где теперь пышно цвели сады, поля покрывались ромашками да одуванчиками; где теперь косили траву, распространяя дивные по сладости запахи, детвора собирала землянику и грибы, смеясь и лакомясь. Дядя трудился в поте лица, ставил больных на ноги, и являлся счастливейшим из смертных, ибо Господь даровал ему работу, которую он любил, и племянников, которых обожал ещё больше.

Орн сверкал заснеженными вершинами на солнце. В ущелье мягко серебрилась быстроногая река Орникс. В озере за церковью Святого Иоанна купались студенты, лакомясь ранними яблоками и грызя орехи. Неподалёку стоял многовековой лохматый дуб, под которым кто-то когда-то впервые в жизни признался ей в любви. Там жгли костры и пели песни; танцевали, ставили сценки и вслух читали романы. Там летняя духота никогда не тревожила их, хороводы гор защищали со всех сторон и вместе с ветрами пели многовековые симфонии.

Акме увидела лицо Лорена, яркое и привлекательное, с огромными тёмными глазами, красивым ртом. Она видела его густые волнистые волосы столь чётко, будто брат стоял рядом с нею. Брат улыбался ей ласковой улыбкой и держал за руку. Так священник держит за руку умирающего, столь же ласково смотрит на него и успокаивает молитвами.

Видения сменялись один за другим, и затем она увидела Гаральда Алистера. Он горделиво восседал на коне. Она ощутила его мягкий терпкий запах, и боль тоски слезами выступила на глазах девушки, побежала по щекам и смешалась с кровью. Гаральд склонялся к ней и целовал, как тогда, в Кеосе, но без былой настороженности и неуверенности, а с нежностью и страстностью, и взглядами они, безмолвно, говорили друг другу о любви, счастливо улыбаясь.

«Господи, шепни им, что молитвы мои и мысли только о них… только о них…».

Неся тепло от воспоминаний и любви к брату и Гаральду, Акме медленно открыла глаза и не испугалась, когда увидела, что медведь приближается к ней.

Пронзительный мужской крик — высокий, словно вой пилы, прорезал округу, отвлёк медведя, был подхвачен воплем толпы, а вскоре на землю упала человеческая голова, ударившись о зверя и отскочив в сторону. Могучее животное со сверкающей в свете факелов шкурой, подошло к голове и начало спокойно обнюхивать.

Затем он небрежно оттолкнул её лапой и направился к целительнице. Она слышала дыхание зверя рядом с собою, морда его ткнулась ей в сапоги.

Встретившись с тёмными бусинками звериных глаз, девушка подняла голову, закрыла глаза, вздохнула полной грудью и мысленно прокричала, прощаясь с миром, открывая душу свою: «Аштариат!.. Аштариат!.. АШТАРИАТ!..». Медведь встал на дыбы.

Страшный рёв потряс зверя. Вслед за ним вся толпа разразилась криками то ярости, то страха.

Акме распахнула глаза. Медведь, отныне ставший похожим на дикобраза из-за множества стрел, которые украсили его спину, крутился и пытался обломать наконечники. Тем временем со всех сторон новые продолжали сыпаться на него и на людей.