И бегу.

Не в свою холодную спальню. Вниз по лестнице, мимо спящих слуг, прочь из этого замка, который стал моей тюрьмой. Я выбегаю на улицу, в холодную ночную мглу. Ледяной ветер бьет в лицо, но я его не чувствую.

В эту ночь Дамиан оставил меня нетронутой, но взял в любовницы Лею. Если я и хотела объясниться, то сейчас он выжег из меня это желание каленой кочергой. Выжег дотла. Вместе с сердцем.

30. 38

Я вынырнула из чужого прошлого, как утопающий, судорожно хватая ртом воздух. В ушах все еще стоял шум ветра и отчаянные, беззвучные рыдания.

Комната постоялого двора, тусклый свет свечей, мужчина, сидящий напротив, — все это казалось ненастоящим, грубой декорацией по сравнению с той реальностью, в которой я только что побывала.

Дамиан неотрывно смотрел на меня. Его лицо было непроницаемо, но я видела, как напряженно он изучает мое, пытаясь уловить малейшее изменение, прочесть в моих глазах то, что я только что увидела. Он не мог знать. Но он ждал реакции.

— Что на этот раз? — его голос был спокойным, почти безразличным, как у лекаря, спрашивающего о симптомах. — Судя по твоему лицу, воспоминание было не из приятных.

Не из приятных. Какое слабое, ничтожное слово для описания того ада, в котором он заставил гореть свою жену.

Я медленно подняла на него взгляд. Я смотрела на него, но видела его спину, его руки, впивающиеся в бедра Леи. Я чувствовала на своих губах привкус крови Кристен.

— Ничего особенного, — ровным голосом ответила я. — Просто обрывки. Свадьба. Много людей. Ничего, что имело бы смысл.

Ложь далась мне на удивление легко. Внутри меня все кричало от обиды, но снаружи я была спокойна, как замерзшее озеро. Кристен, что могла бы разрыдаться от несправедливости, умерла. А я — нет.

Он недоверчиво хмыкнул, но настаивать не стал. Мое холодное спокойствие, кажется, озадачило его.

— Что ж, — он медленно поднялся из-за стола. — Ужин окончен.

Он не приказал мне идти в спальню. Он просто подошел к двери, ведущей туда, и открыл ее, прислонившись плечом к косяку. Он молча смотрел на меня, ожидая от меня конкретных действий.

Я заставила себя встать. Каждый шаг по скрипучим половицам отдавался гулким стуком в ушах. Пройдя мимо него, я остановилась, глядя на кровать под тяжелым балдахином.

Звук закрывшейся за спиной двери заставил меня вздрогнуть.

Когда я обернулась, передо мной был уже не совсем Дамиан. Его глаза потемнели, зрачки расширились. Его взгляд медленно прошелся по мне, от волос до подола платья, словно осязая, взвешивая, присваивая. Он сделал шаг, потом еще один, сокращая расстояние между нами с неумолимостью движущегося ледника. Воздух вокруг него, казалось, загустел, стал тяжелым. Я услышала его дыхание — глубокий, сдерживаемый вздох.

Он протянул руку, но не для того, чтобы коснуться лица. Его пальцы сомкнулись на моем запястье, и я ощутила жар его кожи даже сквозь повязку. Он без усилий потянул меня к себе, а вторая рука легла на мой затылок, пальцы властно запутались в волосах, и он заставил меня поднять голову.

По телу против воли пробежала дрожь. Сердце билось в груди пойманной птицей, а горло пересохло.

Я смотрела ему в глаза, думая лишь о том, что не хочу делить постель с чудовищем, что так жестоко обошлось с женщиной его любившей. Даже если она разбила ему сердце. Даже если сделала это из желания улучшить свое положение.

И я решила, что сегодня побуду Динамо.

— Я не Кристен.

Дамиан замер. В его глазах ничего не отразилось. В них была темнота. Жадная, голодная темнота. Как та, в которую долго смотришь, гадая живая она или нет за миг до того, как она тебя проглотит.