«Что ж, милорд, вызов принят», — хмыкнула я, засучивая рукава.

Работа закипела. Первым делом — кухня и кладовая. Я смахнула пыль с холодных каменных полок, которые, казалось, веками ждали этого момента, и начала методично расставлять свое богатство. Мешки с мукой, рожью и какой-то желтой крупой заняли нижние полки. Рядами выстроились бочонки с солью и сахаром, кувшины с маслом. Копченые окорока и связки пряных колбас я подвесила к потолочным балкам, как в настоящей деревенской избе. Кухня мгновенно наполнилась густыми, аппетитными запахами и ощущением жилого, основательного быта.

Новая посуда была простой, без изысков, но крепкой и надежной. Я с наслаждением вымыла каждую тарелку, каждую кружку под струей ледяной воды из починенного насоса и расставила на полках. Старые, щербатые черепки, найденные в доме, безжалостно отправились в мусор. Прошлое — в прошлом.

Затем настал черед спальни. Я расстелила на кровати новые, пахнущие свежестью простыни из грубого, но приятного на ощупь полотна. Сверху легло тяжелое шерстяное одеяло, а в изножье я бросила роскошный меховой плед, который теперь по праву был моим. Моя кровать перестала быть временным лежбищем — она стала оплотом уюта и тепла.

Вечер опустился на долину тихо и незаметно. Лиловые тени удлинились, воздух стал прохладным и наполнился ароматами трав и влажной земли. Поужинав остатками припасов, я почувствовала непреодолимое желание прогуляться. Не в деревню, а просто вокруг дома, по своей земле.

— Пойдем, Мрак, подышим воздухом, — позвала я, и волк тут же поднялся, радостно виляя хвостом.

16. 16

Мы медленно пошли по заросшей тропинке, огибающей дом. Я ступала осторожно, вслушиваясь в звуки ночи: стрекот кузнечиков, тихий шелест ветра в кронах, далекий, тоскливый крик какой-то ночной птицы. Я не боялась. Рядом с моим огромным спутником страх казался чем-то глупым и неуместным. Было лишь острое, почти болезненное любопытство и тихое восхищение могуществом этой древней земли.

Мы дошли до старой, развалившейся каменной ограды, которая когда-то, видимо, обозначала границы имения. Теперь она едва угадывалась под плотным ковром плюща и мха. За ней начинались владения леса. Внезапно Мрак, что шел до этого спокойно, чуть впереди меня, замер, как изваяние. Его тело подобралось, превратившись в натянутую стальную пружину. Он застыл, подняв голову, и шумно, с силой втянул носом воздух. Его уши встали торчком, нервно подрагивая, улавливая что-то, совершенно недоступное мне. Воздух вокруг, казалось, уплотнился. Я проследила за его взглядом, но не увидела ничего, кроме чернильного сплетения ветвей и теней, которые в сумерках казались живыми.

Затем, не издав ни звука, он метнулся в сторону. Не побежал — он словно стал частью самой тени, черной молнией, бесшумно растворившейся в густых, высоких зарослях папоротника у самой кромки леса.

— Мрак! — позвала я, и тревога холодком коснулась сердца. — Вернись!

Ответом мне была лишь тишина. Я шагнула к лесу, сердце застучало быстрее. Что он мог там учуять? Зверя? В этих лесах, по слухам, водились твари и похуже волков. Я уже собиралась позвать его снова, громче, вкладывая в голос всю свою волю, как из темноты так же внезапно вынырнула его фигура. Он отсутствовал не больше минуты. В зубах он что-то осторожно нес, стараясь не повредить. Подойдя ко мне, он опустил свою ношу к моим ногам.

Это был цветок.

Я замерла, не в силах вымолвить ни слова. Никогда в жизни, ни в этой, ни в прошлой, я не видела ничего подобного. На длинном, гибком стебле, покрытом мельчайшим серебристым пушком, покачивался один-единственный крупный, еще не до конца раскрывшийся бутон. Его лепестки, плотно сжатые, были цвета жемчуга и словно светились изнутри мягким, молочно-белым светом. Казалось, он вобрал в себя весь зарождающийся лунный свет этой ночи. И самое главное — Мрак не просто сорвал его. Он выкопал его с корнем, который аккуратным, мохнатым комочком влажной земли все еще обнимал основание стебля, опутанный тонкими, как паутинки, корешками.