— Я не оставлю тебя нищей, — продолжил он с тем же ледяным, отстраненным спокойствием. — Я не из тех, кто выбросит свою… бывшую жену на улицу. Я слишком чту имя своего рода. Я выделил тебе небольшой, но приличный дом в столице и достаточное содержание. Можешь жить там до конца своих дней. Не зная забот.

Дом в столице… Содержание… Мой практичный, дачный ум тут же включился, оттесняя боль. Дом с участком? Хоть сотки три? Дрова или уголь? А «содержание» — это сколько в месяц? На семена хватит? На навоз?

Он развернулся, чтобы уйти. Шаг, второй по каменному полу. Его спина была прямой и несгибаемой. Кажется, все кончено. Кажется, я снова могу провалиться в эту спасительную, безболезненную темноту.

— Собирай свои вещи, — бросил он через плечо, не оборачиваясь, уже у самой двери. — Завтра на рассвете карета отвезет тебя в столицу. Ты покинешь этот замок. Навсегда.

Дверь захлопнулась. Тяжелый дубовый массив с коваными петлями. Грохот от удара всколыхнул тишину, эхом отозвался в каждом уголке огромной, холодной комнаты и в моей раскалывающейся голове.

Я осталась одна. Одна в оглушительной тишине, пытаясь собрать воедино осколки чужих воспоминаний о каком-то лорде Райвене и своих собственных, о ПАЗике и рассаде. Голова закружилась с новой силой, комната поплыла. Я попыталась приподняться на локтях, но руки подломились, и я бессильно рухнула обратно на мягкие, но холодные подушки.

Беспомощный взгляд скользнул по комнате, зацепившись за изящный туалетный столик из темного, почти черного дерева. На его идеально отполированной поверхности, рядом с серебряной шкатулкой для драгоценностей и щеткой с костяной ручкой, стоял маленький, почти незаметный пузырек из темного стекла. Пустой.

И в этот момент из самых глубин чужой памяти, как ил со дна болота, всплыл яркий, страшный образ: тонкие, дрожащие девичьи пальцы с трудом откупоривают тугую пробку… горькая, обжигающая жидкость льется в горло… А следом — волна отчаяния, такого густого, черного и всепоглощающего, что от него можно было задохнуться.

Яд.

Господи. Девочка отравилась. Бедная, глупая девочка. Из-за мужика… Да разве ж они стоят того, чтобы из-за них жизнь свою губить? Козлы они все, что лорды, что слесари. Бросил, как только узнал, что бесплодна. Все они одинаковые, на одном станке деланные.

В глубинах моего сознания, затуманенного то ли жаром от яда, то ли бредом после аварии, смешались две реальности, две боли, две трагедии. Мое собственное одиночество, мой давний приговор — «пустоцвет», — и этот яркий, жуткий, невыносимо реалистичный сон о девушке по имени Оливия. Ее отчаяние отзывалось во мне глухой, знакомой, застарелой болью.

Внезапно дверь тихо скрипнула, и в комнату, семеня, вошла молоденькая девушка в простом сером платье и белом чепце. Служанка. Она несла небольшой поднос с кувшином воды и чашкой. Увидев, что я не сплю, она испуганно вздрогнула, но потом подошла ближе. Ее взгляд метнулся к туалетному столику, и она замерла. Проследила за моим мутным взглядом и увидела то, что увидела я. Пузырек.

Она подскочила к столику, схватила его дрожащими руками.

— Миледи… — прошептала она, и ее круглые глаза расширились от ужаса. Она поднесла пузырек к носу, принюхалась и побледнела как полотно. — О, Великие Духи… Что вы наделали?.. Я… я позову господина! Лорд должен знать!

Она, спотыкаясь, выбежала из комнаты. А я осталась лежать, глядя в высокий, украшенный лепниной потолок. Сон становился все более навязчивым, детали — все более четкими.

Снаружи, в коридоре, послышались торопливые, тяжелые шаги. Они приближались. Быстро.