Я сидел за массивным столом из черного дерева, пропахшего веками чернилами и воском, и делал вид, что внимательно изучаю столбец цифр в отчете. Но буквы и цифры расплывались, а взгляд то и дело устремлялся к высокому стрельчатому окну. Туда, где за толстым стеклом простиралось холодное, безразличное северное небо. Где-то там, под этим же небом, была она.

— Милорд? — в голосе Герберта прозвучала едва заметная вопросительная нотка. Он заметил мою рассеянность.

Я вздрогнул, возвращаясь из своих мыслей, и заставил себя сфокусироваться на пергаменте.
— Да, Герберт. Хорошее предложение. Разумно. Подготовь указ.

— Слушаюсь, милорд. — Управляющий поклонился и уже было собрался выйти, но я остановил его резким жестом.
— Документы о расторжении брака готовы?

Герберт на мгновение замялся, его взгляд на долю секунды скользнул в сторону.
— Почти, милорд. Юристы в столице готовят окончательный вариант. Требуется ваше подтверждение по размеру содержания и статусу… леди Оливии после расторжения. Процесс может занять еще несколько недель, пока все инстанции…

Я сжал кулаки под столом так, что костяшки побелели. Несколько недель. Значит, еще несколько проклятых недель она формально будет носить мое имя. Мое. Будет леди Райвен.

— Оставь, — мой голос прозвучал резче, чем я хотел. — Я просмотрю позже. Можешь идти.

Управляющий вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Я снова остался один. Один в своем огромном, холодном замке, который внезапно стал казаться чужим и пустым. Раньше я не замечал этой холодной пустоты. Или просто не хотел замечать, заполняя ее работой, отчетами, планами.

Я откинулся в кресле и потер виски. Проклятая девчонка. Даже уехав, она умудрилась нарушить мой покой, мою выверенную до мелочей жизнь. Я не мог сосредоточиться. Образ, который я тщетно пытался изгнать из головы последние два дня, снова встал перед глазами с болезненной ясностью.

Повозка у задних ворот. Ее хрупкая фигура в простом, невыразительном дорожном платье. Я смотрел из окна своего кабинета, скрытый тенью, ожидая финала этой жалкой пьесы. Я был уверен, что увижу. Знал, что она будет рыдать, цепляться за колеса, молить о прощении. Я ждал истерики, криков, проклятий — всего того, к чему я привык за год нашей совместной жизни. Я ждал, что она бросится мне в ноги, как делала уже не раз после своих взбалмошных выходок, будет умолять не отправлять ее в эту глушь, а оставить в обещанном доме в столице. Будет клясться, что все поняла, что будет тихой и послушной. Я был готов к этому. Готов холодно отказать и с мрачным удовлетворением наблюдать за ее унижением. Это было бы логичным завершением ее глупости.

Но она… она улыбалась.

Когда она садилась в повозку, то подняла голову, и на мгновение наши взгляды встретились через разделявшее нас расстояние. И она улыбалась. Не смиренно, не горько, не истерично. Это была странная, спокойная, почти насмешливая улыбка. Улыбка человека, который только что выиграл, а не проиграл. А потом она демонстративно, с комфортом устроилась на сидении и отвернулась, словно я был для нее пустым местом, не более чем частью пейзажа.

Что это, черт возьми, было?

Я встал и заходил по кабинету, от стены к стене. Год. Целый год я терпел ее. Эту красивую, избалованную, взбалмошную девчонку с глазами цвета летнего неба. Я взял ее из захудалого, обедневшего рода, дал ей свое древнее имя, статус, богатство, о котором ее отец не мог и мечтать. Я осыпал ее подарками, терпел ее капризы и внезапные перепады настроения.

Терпел, как она изводила слуг за малейшую провинность. Я отчетливо помнил тот случай с разлитым чаем — как она вопила, будто ее режут, и требовала высечь служанку на конюшне. Тогда я не придал этому значения — женские истерики, свойственные избалованным аристократкам. Я просто приказал управляющему выдать девушке компенсацию и забыл об этом. Но теперь…