Иниго уже раскрыл было рот, выступив вперёд, однако, завидев грозное лицо Зверобоя, отступил.

– Это было море, – заметила Астинома.

– Это был берег моря!

– Неважно. Не все из нас умеют плавать. И это вовсе не трусость.

– Он боится даже рассказать про свою семью. Из-за чего? – мальчишка обратился к пришлому. – Боишься, что мы, варвары-беспризорники, не отпустим тебя к ней? К твоей Грессе?

– Это её ты вознамерился доставить домой? – мягче спросила Астинома. – Ты знаешь, где она?

– Кажется, знаю.

– Только не говори, что её прячут в Колыбели, как других детей. Из Колыбели я не представляю, как мы высвободим Грессу.

– Нет, она спряталась гораздо глубже, – с горечью ответил Одиссей.

– И ты пристал к нам, чтобы мы тебе помогли. Тебе следовало сразу рассказать обо всём, – буркнул Зверобой. – Где же она?

– Я не знаю. Лишь предполагаю, что в Колыбели её нет.

– Или здесь, или там.

– Или у Туко, – добавила Астинома.

– Он не принимает никого. Значит, твоя Гресса в Колыбели.

Взгляд Одиссея скатился к земле и припал к тяжёлым туфелькам Астиномы. Голова его медленно опустилась на грудь.

– Выходит и впрямь, что в Колыбели.

Тихий гул пронёсся про рядам испуганных детей. Головы их тревожно ворочались в разные стороны, но глаза продолжали исступлённо следить за лидером. За Зверобоем. Тогда он, исподлобья осмотрев чужака, холодно заявил:

– Тогда забудь о ней. Никто тебе не поможет.

– Мы не бросим его, – вмешалась Астинома.

– Одиссей может помочь нам достать ключи от её туфель, – предложил Иниго.

– Как? Это бесполезное создание? Он даже бесполезнее, чем ты. Никто из вас не способен проникнуть в Колыбель, кроме меня. А выбраться – подавно.

Одиссей подумал, что Зверобой всё спутал – даже бесчисленные имена свои он не смог верно изложить. Через его вольный размах скул и небольшие глаза, а также через большой, неэстетичный рот проглядывался жестокий подросток, упёртый в обращении и не умеющий во всё деликатное – к примеру, в сострадание. Телом и голосом он понемногу превращался в мужчину, а потому безмерно превозносился этим перед остальной ребятнёй. Одиссей снисходительно опустил пустую надменность Зверобоя, потому как помнил таким себя когда-то. И за этим столь очевидным открытием – за низко посаженной каёмкой бровей и вызывающей линией рта – вся дерзость с неизмеримой злобой всё ещё детского сердца вдруг обессмыслилась, потому как Одиссей прочитал в тёмных глазах Зверобоя бесконечную обиду на весь беспощадный к неокрепшей воле ребёнка мир. Это была глубокая обида будущего маргинала и изгоя, которого этот самый мир научил брать своё только через силу и никак иначе. За нескрываемой гордостью Зверобоя, вероятно, пряталась низкая и столь чувствительная зависть к другим дворовым ребятишкам. У них был отец. У них была семья. А у Хриса её не было.

– Я могу кое-что, – заявил Одиссей.

Перешёпот, дотоле бушевавший в безликой толпе, вдруг утих. И десятки округлых глазок устремили свой беспокойный взор на чужака. Грудь Одиссея раздалась в протяжном вдохе, и он решительно начал:

– Я умею мастерить. И ловко управляюсь с туфлями. Для начала мне бы хотелось попробовать самому открыть замок на туфлях Астиномы.

– Это невозможно. Он волшебный, заговорён Сивиллой— открыть его может лишь ключ, что хранит в своей клетке Ф… – Астинома запнулась, – розовый принц.

– Тогда я могу открыть его клетку. Но сперва нужно, чтобы вы, наконец,рассказали, кто такой этот розовый принц?

– Почему ты о нём не знаешь?

– Не знаю и всё. Я прибыл из ниоткуда и знаю лишь одно: что ищу, прячется здесь.