Смирившись с неизбежностью, я спустилась вниз. Сосредоточенно стуча по клавиатуре ноутбука, он работал на террасе. Подобное было непривычно, делами он предпочитал заниматься в кабинете, а не на свежем воздухе.

Но не успев толком удивиться, я оценила выбранное им место. С точки зрения стратегии (или тактики?) оно было оптимально. Не покидая плетеного кресла с мягкой подушкой, он прекрасно видел лестницу, миновать которую не могла я. А выглядело все довольно невинно, даже не придраться.

Тяжко вздохнув, я направилась на кухню. А едва достала банку с кофе, как появился и он.

– Я стал подумывать, ты объявила голодовку.

– Я много сплю. Видимо, та гадость, что ты вкачал мне в поселке, еще не выветрилась.

Он равнодушно пожал плечами и также спокойно добавил:

– Не беда. У тебя есть еще несколько часов, чтобы подготовиться.

– Подготовиться к чему? – насторожилась я.

– Сегодня к нам приедет твоя семья. Пора поведать им радостное известие – ты воскресла.

Фарфоровая чашка выскользнула из рук и вдребезги разбилась о пол. Осколки разлетелись в разные стороны. Давид нахмурился.

– Белль …

От звука собственного имени я вздрогнула. Словно ступая по треснувшему льду глубокого озера, я обошла мужа. Пошатываясь, поднялась к себе.

Просить его остановиться было бесполезно. Он уже все решил. И я не знаю, желал ли он наказать меня или пытался напомнить о том, что мне все еще есть кого терять. Но это было жестоко. Даже для него.

Муж ошибался, когда говорил, что приедет моя семья. Моей семьей были родители. Я не любила их, а обожала. Каждой клеточкой своей души. Мы жили лучше, чем написано в любой самой славной сказке. И так было до того самого дня, когда не стало мамы.

С ее уходом все переменилось. Отец замкнулся, стал нелюдимым. Я видела его боль, но ничем не могла помочь. Абсолютно ничем. Казалось даже, он тяготится мною, моими попытками вырвать его из плена воспоминаний, вернуть в реальность. Реальность без мамы была ему чужда. Жизнь без нее пуста. Холодна, как пронизывающий петербургский ветер зимой. Тогда я этого не понимала.

А он тратил слишком много сил, чтобы, заботясь обо мне, создавать видимость привычной жизни. Старательно улыбался. Изображал радушие. Скрывал проблемы с сердцем.

Думаю, ему стало проще дышать, когда Давид забрал меня из нашего дома. Он боялся, что, если его не станет, я останусь одна на всех ветрах. Почему-то родители считали, что я не способна позаботиться о себе сама. В этом они были похожи с мужем.

Давид тоже верит, что без него я не смогу. Как бы не так.

Еще у меня есть сестра. Ни много ни мало четвероюродная. Лара старше меня на двенадцать лет, и в детстве мне казалось, что именно по этой причине она меня не любит. На самом деле все было куда проще – она терпеть меня не могла и причины для это были не нужны.

Зато меня обожала ее мать. А я души не чаяла в тетушке. Помнится, я даже всерьез верила, что она волшебница. И иначе как феей не называла. Они были очень дружны с мамой. Потому, должно быть, Лара и жила целых два года в нашем доме, после того, как не стало тетушки. И это, надо признать, было испытанием для всех нас. Особенно для меня, ведь пока родители не видят, она частенько позволяла себе всякие пакости. Но я все равно надеялась, что она меня полюбит и мы будем дружить также, как дружат сестры в моих самых любимых книжках.

Мое желание понравиться сестре сыграло со мной жестокую шутку. Но об этом я не хочу даже думать.

Однако мои желания Давиду безразличны. И Лара вместе с мужем и сыном приедут на ужин. Наша встреча неминуема примерно также, как рандеву айсберга и «Титаника».