Татьяна Никандрова По праву ненависти

1. Глава 1. Ненависть в аквамариновых глазах.

Эмма

Ненавижу первое сентября.

И кто только ведется на эту праздничную замануху? Как по мне, с самого первого дня было ясно, что ближайшие одиннадцать лет нас не ждет ничего хорошего. В месте под унылым названием «муниципальное образовательное учреждение» на веселье рассчитывать не приходится.

– Эмма, ты готова? – мягкий голос учительницы выдергивает меня из мрачных мыслей.

В ответ я лишь неопределенно пожимаю плечами. Готова я или не готова – разве это имеет какое-то значение?

– Тогда пойдем за мной, – продолжает Любовь Кузьминична. – Наш кабинет находится на втором этаже.

Поднимаемся по лестнице. Я плетусь сзади, наблюдая за колышущимся подолом длинной учительской юбки. Она вроде ничего. Любовь Кузьминична – не юбка. Адекватная, спокойная женщина. По крайней мере, на первый взгляд. Может, мы с ней и поладим.

– Коллектив у нас большой, дружный, – говорит она на подходе к кабинету. – Надеюсь, ты вольешься.

Я тоже надеюсь.

Хотя, если быть реалистом, это маловероятно.

– Еще раз доброе утро, класс, – дернув на себя ручку двери, провозглашает Любовь Кузьминична. – Хочу представить вам нашу новую ученицу Эмму Касатину. Прошу любить и жаловать.

Перешагиваю порог и тотчас становлюсь объектом пристального внимания нескольких десятков пар глаз. Они смотрят оценивающе, не мигая. Окатывают придирчивыми взглядами с головы до ног.

– Касатина? – подает голос парень с предпоследней парты. – Неужто та самая?

Он светловолосый, широкоплечий и… наглый. Это чувствуется по манере его речи. По тому, как дерзко и громко он гоняет во рту жвачку.

– Назар, давай сегодня обойдемся без твоих фирменных выступлений, – утомленно вздыхает учительница. – У нас по плану классный час.

– Ну как так-то, Любовь Кузьминична? – в наигранном возмущении блондин округляет пепельно-серые глаза. – У нас в классе новенькая, а мы про нее даже ничего не знаем.

– Назар, пожалуйста, угомонись…

– А что ты хочешь знать? – резковато осведомляюсь я, перебив учительницу.

Печальный опыт прошлого научил меня одному важному правилу: со зверьем надо по-звериному. Культурно они не умеют. Учуют слабость – сразу загрызут.

– О… Я бы много чего хотел знать, – Назар разваливается на стуле. – Например, как тебе спится, ведьма? Совесть по ночам не мучает?

Стискиваю челюсти и сжимаю руки в кулаки. Я далеко не впервые сталкиваюсь с подобными обвинениями, но каждый раз чувствую укол разочарования и обиды.

– Не мучает, – жестко припечатываю я.

– Действительно, – ухмыляется. – У тебя ведь ее нет.

По классу расползаются неприязненные смешки. Ехидные такие, токсичные.

– А судьи кто? – вопрошаю с вызовом, обводя взглядом своих новых одноклассников. – Перед вами я оправдываться точно не собираюсь.

– Ба! А новенькая-то с гонором оказалась! – восклицает кто-то из присутствующих.

– Ничего, воспитаем, – с усмешкой роняет Назар. – По струнке у нас ходить будет.

– Радкевич, прекрати! – Любовь Кузьминична повышает голос. – Что ты себе позволяешь?!

– Ничего, – дергает плечом. – Мне просто не нравится эта ведьма. И никому тут она не нравится.

– Не боишься, что порчу наведу? – воинственно сужаю веки. – Будешь много языком чесать, он возьмет и отвалится.

– Слышь, а ты не охрене…

– Тишина! – взвизгивает Любовь Кузьминична, ударив указкой по столу. – Отставить скандал! Немедленно!

Ее эмоциональная вспышка приводит нас в чувства. Назар осекается. Я тоже не лезу на рожон.

– Эмма, – прокашлявшись, учительница возвращает самообладание, – займи, пожалуйста, любое свободное место. И давайте начнем урок.

На ходу стягиваю с плеч рюкзак и сажусь за последнюю парту первого ряда. Соседа у меня нет и, очевидно, никогда не будет, но я этому даже рада.

Меньше контактов со сверстниками – меньше проблем.

Любовь Кузьминична подходит к доске и начинает долгую заунывную речь на тему «Наш последний школьный первый звонок», а я подпираю кулаком щеку и от нечего делать принимаюсь рассматривать одноклассников.

Внезапно мой бесцельно блуждающий взгляд напарывается на лицо, которое я не заметила раньше. Суровое. Серьезное. Будто высеченное из гранитного камня. В обрамлении волнистых черных волос, касающихся ушей. С тихой кипящей ненавистью в аквамариновых глазах.

Это похоже на ожог.

На ослепительный всполох.

Но болезненное озарение.

Потому что я знаю этого парня. Его зовут Родион Гофман. Мы не знакомы, но я читала о его семье в газетах…

В те годы, когда мой отец здравствовал и управлял этим городом, мать Гофмана была начальницей на том самом машиностроительном заводе. Папа обвинил ее в растратах, в превышении должностных полномочий, и вскоре с его подачи ее уволили.