– Все в порядке, Ольга Николаевна. Не волнуйтесь.

Я еще раз читаю соглашение, ставлю подпись, сажусь на постель рядом со светлостью и, уже успокоившись, тихо спрашиваю, сколько времени его еще планируют тут держать. Ну, надо же с чего-то начать беседу с человеком, с которым я только что обручилась. Не масонов же обсуждать! Хотя я бы и их обсудила, но присутствие нотариуса немного мешает.

– Обещали неделю, но постараюсь отбиться раньше, – понимающе улыбается светлость. – И палату мне поменяют. А еще…

Дослушать, что «еще», я не успеваю: в палате вдруг становится людно. Полиция и главврач! Но зачем?

15. Глава 5.2

– Михаил Александрович, вы уверены, что хотите дать этому ход? – сумрачно вопрошает маленький, смуглый, круглолицый полицейский, а главврач за его плечом добавляет красок недовольным молчанием.

Они смотрят только на светлость, и до нас с нотариусом никому дела нет.

– Господа, минуту, у меня тут еще помолвка, – спокойно говорит Степанов. – О, все, благодарю вас. Так, напомните, я же рассчитался? А, отлично. Еще раз спасибо за выезд. Ольга Николаевна, пожалуйста, проводите господина к выходу.

– А завещание? – спрашивает нотариус, протягивая нам удостоверенное соглашение о помолвке. – Передумали?

– Зайду после выписки, – отмахивается светлость. – Сейчас немного не до того.

Понятно: нас отослали. Я выхожу из палаты первой, придерживаю дверь для нотариуса и мягко прикрываю, чтобы не нервировать тех, кто в палате. Подслушивать светлость даже не собираюсь, захочет – сам все расскажет. Но случайно пойманные фразы «может все-таки обойдемся без уголовного дела» и «так уж сложилось, что я имею представление, что это за лекарство и как оно действует» наводят на нехорошие мысли.

Проводив нотариуса, я возвращаюсь, но не захожу, а стою у двери. Время приемное, так что народу довольно много: больные, посетители, медсестры. Из палаты голоса на повышенных тонах, что-то про судимость, увольнение и жизнь под откос. Интересно, чью?

Вскоре все стихает. Последним, уже при открытой двери, я слышу прекрасное «теперь я представляю, за что вас могут попытаться убить», а потом еще и ответ Степанова: «так пусть становятся в очередь, там много желающих».

Главврач выходит с печатью облегчения на лице, полицейский кажется хмурым и озадаченным. На меня они не обращают внимания, и я спокойно проскальзываю в палату. Светлость выглядит предельно измученным этой странной беседой. Он лежит с закрытыми глазами, и я даже не рискую ничего говорить – просто молча устраиваюсь рядом. Сначала на стуле, потом пересаживаюсь к нему на постель. Хочется взять за руку, но я не уверена, что будет уместно.

– Да просто мне как всегда больше всех надо, Ольга Николаевна, – с досадой говорит Степанов, открывая глаза. – Допустим, в больнице есть как минимум один недобросовестный работник, замешанный в недобросовестном обороте лекарств. Берем одно, например, обезболивающее, колем другое, да и то слегка разбавляем, чтобы всем хватило, а разницу продаем на черном рынке. Как вы считаете, такого работника нужно посадить или хотя бы вышвырнуть из больницы? Или просто ограничиться замечанием?

О, я бы сказала, но не имею по этому поводу цензурного мнения. Которое прилично высказывать в присутствии светлости. Тем более, что он совершенно без настроения.

– Надеюсь, вы это не на себе обнаружили?

– А как же еще? У меня богатый опыт использования обезболивающего, спасибо народовольцам и остальным. И я в состоянии заподозрить, что мне укололи не то, что следует. Знаете, дело даже не во мне, я могу и так полежать, без ничего. А остальные? Если человек тяжело болен и даже не понимает, почему лекарство не помогает?