Он вспомнил, как впервые оказался здесь. Как, едва оправившись от раны, первый раз шёл через этот сад. Как в первый раз проснулся в маленькой комнатке на втором этаже — и как получил новую, такую же небольшую, но по соседству со спальней госпожи. Как боялся остаться один, в четырёх стенах, и как с трудом удавалось ему побороть чувство, что он всё ещё находится в темнице.

Уже у самой спальни Велена повернулась и вопросительно посмотрела на спутника.

— Вот мы и дома, госпожа, — сказал крылатый. — Наверное, мне нужно зайти к себе.

Энтари повернулась и шагнула к нему.

В неверном свете магического пламени она вгляделась в лицо спутника, но ничего не смогла разобрать.

Глаза крылатого оставались холодными, как всегда. Порой Велене казалось, что она научилась читать эмоции в зрачках того, кто свёл её с ума. Сейчас она поняла, что по-прежнему не знает о нём ничего. По-прежнему не понимает ничего. И всё её умение обольщать, всё её мастерство никогда не помогут ей проникнуть в сердце Норена достаточно глубоко.

— Ты не человек… — прошептала она.

Норен смотрел на неё, как будто не слышал этих слов.

«За что?» — пронеслось у Велены в голове тогда, но эти слова она уже не произнесла вслух.

Велена не хотела быть слабой. Теперь, когда она вернулась домой и снова стала патрицианой, время сомнений прошло. Но все законы мироздания рухнули вместе с императорским дворцом, почва уходила из-под ног и как играть в эту новую, абсолютно незнакомую игру, Велена не знала.

«Ты вообще паршивый игрок», — со злостью подумала она. — «У тебя нет никого. И не будет уже никогда».

— Только недолго, — старательно контролируя голос сказала она, и в эту секунду Норэну показалось, что энтари тоже боится оставаться одна.

Он смотрел на патрициану — и не узнавал. «Госпожа» засохло у него на губах, и Норен сам уже не знал, зачем это сказал.

«Потому что это Рим», — со злостью подумал он. «Это снова проклятый Рим, в котором ты всегда будешь пленником и рабом».

Норен смотрел на лицо Велены, на котором не осталось и следа привычной уверенности в себе. Он видел борьбу, происходившую в ней. Видел, как Велена пытается сдержать пульсирующее отчаяние и снова стать собой… И это незнакомое дикое противоборство в зелёных зрачках пугало его.

Норен не знал, как себя вести. Он больше не мог считать стоявшую перед ним женщину ни госпожой, ни врагом. Но Велена не была и крылатой. Не была ни наставницей, ни сестрой, а больше у Норена не было никогда и никого.

Те крылатые, которых он помнил, никогда не проявляли чувств — так, как делала это патрициана сейчас. Они умирали молча, с равнодушным лицом.

«Ты сделан из мрамора», — всплыли в сознании Норена давно сказанные Веленой слова.

«Да, — ответил он про себя, — да, это так. Прости меня, но свою суть я не могу поменять. Меня создали, чтобы убивать. Никто не учил меня быть нежным. Никто не закладывал в меня способность… способность любить и делать добро».

Норен нерешительно приблизил лицо вплотную к лицу энтари и коснулся её губ лёгким поцелуем. В ту же секунду дрожащие пальцы энтари впились в его плечи. Их губы снова встретились, но в поцелуе Велены не было ни нерешительности, ни нежности. Она будто силилась утолить жажду сладким вином.

Это продолжалось несколько минут. Наконец, Норен осторожно отстранился. Ему пришло в голову, что делать в этой пустой комнатушке ему совершенно нечего и если Велена желает видеть его при себе — то она вправе требовать этого, как госпожа, и рассчитывать на это, как друг. Но, в то же время, Норен чувствовал, что самому ему нужна передышка, чтобы осознать всё увиденное. Хотя бы пара минут одиночества, прежде чем придётся давать ответы на непростые вопросы энтари.