— Мы можем бороться… — прошептала Велена, не открывая глаз. — За собственный мир…

— Можем, — согласился Норен. Снова надолго замолк, а потом закончил: — только я не знаю — как.

Патрициана ответила не сразу, а когда наконец заговорила, произнесла только:

— И я.

Помолчала ещё и продолжила:

— Впервые в жизни я не знаю, что делать. Это больше не мой дом. Того Рима, в котором я родилась и жила, больше нет.

Норен вздохнул.

— А он когда-нибудь был? — спросил он и, дав Велене время осмыслить свои слова, добавил: — Или ты просто придумала его? Как… — он запнулся. Прокашлялся и наконец закончил сдавленно: — Как и я.

— Может быть и так, — Хейд снова закрыла глаза и надолго замолкла — теперь уже просто наслаждаясь расслабляющим теплом, обжигающей мягкостью рук и близостью любимого тела. — Ты останешься со мной? — спросила она. — Теперь… мне нечем тебя удержать.

Убийца негромко усмехнулся и провёл губами по краешку её уха.

— Тебе уже давно нечем меня удержать. Кроме… одного, — закончил он и сглотнул. — Я люблю тебя. И да, я уже сказал, что останусь с тобой, что бы ни произошло.

Норен ощутил, как медленно расслабляется тело патрицианы в его руках.

— Тогда… — тихо сказала та, — нужно начинать разгребать всё это дерьмо. Хоть я и понятия не имею — как.

Дайнэ стоял на стене летучей цитадели над самыми воротами, между двух башен, оборудованных самострелами.

Он не так хорошо знал технологии катар-талах, но почти физически ощущал, насколько ему не хватает тех возможностей, которые были у его предков. Теперь, после трёх десятков лет, отданных войне, он не раз замечал во время тренировок, что дорожки, которым обучали его как аран-тал, обрываются, отдельные движения склеиваются с разрывом, как если бы из идеально гладкой мелодии вырвали целый кусок — вырвали аккуратно, так что не заметит неподготовленный глаз, но всё же недостаточно хорошо, чтобы не заметил тот, кто играет на флейте всю жизнь.

«Храм времён», — повторил Дайнэ про себя. Сами слова не вызывали в нём никаких чувств. И в то же время это место, едва стоило задуматься о нём, будоражило кровь. «Наследие, которое нас заставили забыть. Забыть и уничтожить, чтобы превратить в своих покорных слуг».

Невольно взгляд его скользнул в сторону башни, где сейчас отдыхала Лира.

«Вы уничтожили нас. Так же как римляне уничтожили вас. Мы были вашими стражами. Мы направляли вас — но вы возжелали власти. И вот итог. Вы, творцы и мыслители, не способны править. Вы цветы нашей жизни — но без садовников вы ничто».

Дайнэ стиснул кулаки и закрыл глаза. Лицо намэ — мягкое и нежное, как воплощение солнечных лучей, с серыми облаками зрачков — стояло перед его мысленным взором как наяву.

«Я так хотел быть с тобой…» — мысль не давала ему покоя с тех самых пор, как Лира оказалась здесь. Нет. Мысль не давала ему покоя с того дня, как Лира отослала его от себя. Все тридцать лет. «Так хотел, что отдал бы за тебя всё. За каждый твой приказ. За нежное слово, слетевшее с твоих уст»

«Когда ты рядом, мне становится безразличен весь этот мир. Я готов котёнком свернуться у твоих ног. Моя наставница. Моя хозяйка. Моя госпожа. Ты была права — во мне слишком много от талах-ир. Слишком много чувств».

«Но не волнуйся, моя намэ. Я давно научился их не замечать. В глубине души ты знаешь — как и я — что есть лишь одна истина. Одна правда. Одно благо — благо нашего народа. То, ради чего стоит умирать. То, ради чего стоит убивать».

Пальцы Дайнэ стиснули рукоять саркара, хранившего память о крови сотен врагов.

Он никогда не вспоминал их лиц. Но часто вспоминал лица тех, кто сражался на его стороне. Тех, кто сражался хуже него. Тех, кто падал в пыль римских дорог, чтобы никогда уже не встать.