Кстати, о магии…

― Тарханов, твою мать, у тебя глаза где, на заднице?! ― орет басистый хриплый голос после того, как пронзительный визг свистка до хруста сдавливает перепонки.

― Вепрев вновь вывел своё стадо на прогулку. ― во главе с самым тупым на свете бараном… ― Хочешь, уйдем?

― Я не собираюсь бегать каждый раз, когда Бестужев появляется на горизонте. И тешить его безмерное самолюбие ― тоже.

― Мне не нравится эта война, ― шепчет Вознесенская, больше даже для себя.

И хотела бы сказать больше, потому что единственная всё знает, но вместо этого лишь плотно поджимает губы. Мы всё обсудили ещё вчера. Я честно призналась, что не смогу игнорировать Бестужева, потому что иначе это будет означать, что он победил. Поэтому, в клочья изорвав свой морально―этический кодекс (не буквально, конечно), собиралась дать понять придурку, что принимаю правила его игры. И, если он хочет войны, готова ему отвечать. На этот раз наглухо отключив сантименты.

― Эй, зубрилка, тебе тут передачка! ― под язвительное прысканье двух подружек―подпевал в меня летит толстый словарь английского. МОЙ словарь, который я всего час назад одалживала Кате с потока. И который теперь выглядел и вонял так, словно по нему пронеслось стадо диких бизонов, гонимое парочкой гигантских скунсов. ― Земцова просила вернуть. Ей больше не нужен.

По правде говоря, во мне сейчас боролись по меньшей мере две ипостаси: одна взахлеб смеялась, запрокинув назад голову, вторая же мечтала в мучениях задушить стервокаторшу. И, если подумать, вторая нравилась мне куда больше.

― Две тысячи.

― Что, прости? ― Яновская определенно не догоняла до сути.

― Столько стоил словарь. И столько ты теперь мне должна.

Две вечно ходящие за Викой хвостиком брюнетки одновременно ахают, и впервые замечаю, что они почти одинаковые. Серьезно. В одежде, в прическах, в макияже, даже, кажется, чертами лица. Словно куклы, сошедшие с конвейера.

― Я не собираюсь платить за испорченный учебник.

― Но его испортила ты.

― Да плевать, ― фыркает, складывая на груди руки. ― Ты ничего не докажешь.

― О, это так по―взрослому, ― иронично тяну губы, хотя мой внутренний демоненок уже в предвкушении потирает ладошки. ― Тебе сколько, двенадцать?

Даша издает короткий смешок, но Яновская и не думает отступать.

Она точно как Бестужев ― вулкан, извергающийся по щелчку.

― Ты играешь не в те игры, Гладкова. Для подобных тебе они обычно заканчиваются плохо.

― Угрожаешь?

― Предупреждаю. ― один, два... ― Букашек, как ты, я уничтожаю и глазом не моргнув. Поэтому, если не хочешь трусливо уносить ноги, захлебываясь в слезах под громкий аккомпанемент из насмешек, советую прикусить свой поганый язык.

― Да―да―да, ― подпевают гадюки, не подозревая, что меня так легко не запугать.

А Яновская уже почти празднует победу, но я удивляю её и в этот раз. Вместо того, чтобы упасть ниц, поднимаю вверх средний палец, демонстрируя как мне глубоко нас…

― Плевать я хотела на твои дерьмовые советы.

― Извини?

― Отправляйся в ад, ― конкретизирую, чем, кажется, окончательно вскрываю свой собственный ящик Пандоры.

Синие глаза стервокаторши вспыхивают почти лютым бешенством, а затем она подскакивает и с визгом ― самым настоящим, клянусь ― вцепляется мне в волосы. И не просто тянет их, а едва не снимает с меня скальп.

― Отпусти, бешеная! ― шиплю.

И не вцепляюсь в ответ лишь потому, что мама с детства учила меня, что решать разногласия кулаками ― плохо. Однако, я могла дать сдачи. Ой, как могла. Ведьма просто не знала, что связалась с трехкратной чемпионкой России по тхэквондо. Я трижды выигрывала наши соревнования, меня даже заявляли на Кубок Европы и, если бы моя безудержная страсть к фотографии, наверное, училась бы сейчас в какой―нибудь крутой спортивной школе и лопатой гребла медали. У меня были задатки, тренера бились за меня, но я решила, что большой спорт ― не для меня.