Тренировка.

Стоянова притащила нас на тренировку.

А это означает, что…

Трусливо разворачиваюсь и почти бегу, но Аня, зараза, будто чувствует, где собака зарыта ― хватает под локоть и без церемоний вталкивает в двери. Меня. А следом и Дашу.

Вздрагиваю, когда за спиной захлопывается дверь, а затем, словно это моё родовое проклятие, цепляюсь за горячий шоколад Его глаз и замираю, будто в этом случае рефлексы Бестужева дадут сбой. Не дают. Он буквально впивается в меня взглядом, пропуская предназначающийся ему пас.

Мы так и стоим секунды три или четыре, пока голос тренера не разбивает мой паралич о кошмарную реальность. Меня буквально отшвыривает. Воздуха перестает хватать, и мне хочется бежать как можно дальше и как можно быстрее.

― Я… мне нужно в туалет, ― произношу кое―как.

И, толкая дверь, вылетаю из зала.

Бегу, не разбирая дороги, не зная, куда и зачем. И только оказавшись между стеллажами, соображаю, что ноги принесли меня назад в библиотеку. В единственное безопасное место ― если такое вообще есть. На секунду прикрываю глаза, чтобы выровнять скачущий пульс, но проклятый бестужевский запах не оставляет даже здесь. Он будто повсюду. В воздухе. В корешках старых книг. В моей чертовой голове. Везде. И…

Что вы знаете о хищниках?

Я ― ничего.

Но мама с детства учила меня остерегаться тех, кто сильнее, больше и кровожаднее. Потому что у них инстинкты, рефлексы и… зубы. И я остерегалась, правда. Всегда обходила стороной дикие собачьи стаи и не дразнила зверей в клетках. Но от одного хищника так и не спаслась. Того, что в эту самую минуту стоял всего в ничтожном метре от меня, буквально пожирая своим полным ожесточения взглядом.

И я не знаю, как объяснить то, что происходит со мной после, ведь знаю, что глупо, бесполезно, неправильно. Знаю, но подрываюсь. Как и полагаю, Бестужев настигает меня в два широких шага. И как совершенно не ожидаю ― резко прижимает к стеллажу.

Издаю почти немой визг и жмурюсь, представляя, как лечу вместе с деревянной махиной и грудой библиотечных книг прямо на пол. Но вскоре понимаю, что всё так же стою, прижатая к дубовой мебели, не сдвинувшейся ни на миллиметр. А ещё снова вдыхаю тот самый запах, от которого мысли, словно мыши, трусливо разбегаются по углам.

И мне следовало бы струсить тоже, но вместо этого стойко держу оборону.

Точнее, пытаюсь.

― Преследуешь меня?

― Не я зажимаю тебя в пустой библиотеке! ― выпускаю когти и…

Туше, ― не произносит, но думает об этом, знаю.

А затем усмехается, чего совершенно от него не жду.

Бестужев не вяжется с подобными эмоциями в принципе. Наверное, потому, что привыкаю все эти годы видеть его свирепым и злым. Не способным на что―то другое. Но ведь должен же он хоть иногда шутить и смеяться, да? Пусть и не со мной.

― Что ты здесь делаешь?

― Я не обязана отвечать.

― Напомню, что это ТЫ завалилась на мою тренировку.

― Я понятия не имела, что ты здесь! Мы с Дашей к контрольной готовились!

― И ты думаешь, я в это поверю?

― Мне всё равно. Я не собираюсь ничего тебе доказывать. А теперь отойди.

Делаю довольно неслабую попытку оттолкнуть придурка, но он оказывается, как скала, которую хрен сдвинешь.

― Меня парит, что ты вечно путаешься у меня под ногами.

Чего?

Когда вскидываю взгляд, вижу перед собой прежнего, лишь на несколько секунд утерянного, Бестужева. Его глаза по обыкновению сощурены, скулы напряжены, а между бровями залегли предупреждающие морщинки. И он смотрит так угрожающе, что хочется во всё горло орать: КРАСНЫЙ и бежать со всех ног. Но не бегу. Больше нет.