И знаю, что Бестужев не ответит. Наверное, просто достаточно его знаю. Но до последнего продолжаю ждать, утопая в манящем шоколаде его глаз.

Манящем. Серьезно?

Едва в прямом смысле не встряхиваю головой.

Когда я начала так думать? Или это бред от нехватки кислорода?

Треск прогнувшегося от веса ламината выбрасывает из суетливых мыслей. Бестужев молча разворачивается и уже у лестницы небрежно бросает:

― Из еды есть только замороженные полуфабрикаты и быстрая лапша. Твоё счастье, если ты, действительно, непривередлива.

10. Глава 10

Антон

Достаю две коробки готовых мясных котлет и две упаковки доширака. Для меня ― привычно, для Гладковой ― не знаю. Она, наверное, привыкла есть домашнее, у меня же морозилка забита различным второсортным дерьмом, а холодильник доверху ― пивом.

Я уже давно живу, как придется. И еда как таковая для меня скорее исключение.

С того дня, как маму забрали в больницу, я ем только для того, чтобы были силы. И обычно раза в день мне вполне хватает. Бывает, заказываю пиццу. А бывает, Градский притаскивает пирожки, которые печет его бабушка. И это единственное, что соглашаюсь есть, потому что не хочу расстраивать Валентину Петровну. Остальным ― в том числе Вике ― такого не позволяю. Потому что по горло сыт всеобщей жалостью.

― У тебя нет даже яиц? ― удивленно спрашивает Соня после того, как бесшумно сует свой нос в мой холодильник. Чертова ниндзя.

― Нет.

― И молока нет?

― У меня непереносимость лактозы.

Какого я вообще исповедуюсь?

― Безлактозное? ― продолжает доставать, и не отвечаю, потому что иначе сорвусь. А если сорвусь, пиши пропало. Либо убью сам, потому что бежать Гладковой некуда. Либо её прибьет каким―нибудь деревом, потому что на эмоциях выставлю её за дверь.

― У тебя и сыра нет? Ты что, даже бутерброды не ешь?

― В потайном отсеке, ― скриплю, ― там и сыр, и яйца, и безлактозное молоко.

― В твоём холодильнике есть потайной отсек? ― искренне удивляется, а я уверен, что отвечать не придется, и Соня всё поймет по глазам. И не ошибаюсь. ― Ясно. Это твоё инфантильное чувство юмора.

― Какое?

― Инфантильное. ― повторяет абсолютно бесстрашно. ― Это когда вполне взрослый человек ведет себя, как ребенок. В твоем случае, ещё и шутит.

― Я знаю значение слова инфантильный, ― рычу, но она лишь закатывает глаза.

Осмелела? И когда?

― Когда ураган закончится, нужно заказать доставку.

Чего?

― Не нужно.

― У тебя в холодильнике мышь повесилась.

― Тебя это не касается.

― Ты не получаешь необходимые организму питательные вещества.

― Это не твоё дело. И хватит меня лечить, окей?

― Это называется заботиться, Бестужев. Не лечить.

И должна бесить ― и напористость её эта, и лживая забота, и сама Гладкова в принципе, но почему―то нет. Не получается злиться на неё, как ни пытаюсь. Хотя должен. Всегда ведь злюсь, когда подобной хренью занимается Вика. Когда пытается учить чему―то и носится, как с маленьким. Меня тогда срывает не по―детски.

Так почему не срывает на Неё?

Хлопок. Щелчок. Скрип. Вдох. Покашливание. Снова скрип.

Черт возьми, да что с этой девчонкой не так?

Ещё пять минут назад она готова была нестись из этого дома без задних ног, а теперь без страха и стеснения, что―то бубня себе под нос, шарилась по моей кухне.

Притом, что я ей этого не разрешал.

― Ты угомонишься?

― Что? ― пихает меня дверцей. И готов поспорить, что намеренно.

― Ты… ― вскидывает взгляд, и моментально ловлю его в свой. Хочется и выгнать её на хрен, и жалко, ненормальную. Плакать ведь будет. Ещё в неприятности вляпается. Блядь. Ебаный цирк шапито. ― Сядь.