Михаил достал из портфеля пожелтевшую от времени папку.

– Здесь записи тети Веры, старые карты той экспедиции, фотокарточки, какие-то адреса. Наверное, я должен был бы разобраться в этой истории, но обстоятельства таковы, что на днях я уезжаю из Москвы и вернусь теперь нескоро.

Оля не стала спрашивать его о подробностях, тем более что из сказанного ранее Михаилом она поняла, что его подводит здоровье и вскоре ему предстоит серьезная операция.

– Признаюсь, я неслучайно положил эту подписанную открытку к вашим, – продолжил Михаил, – наверное, втайне надеялся, что, ежели вас заинтересует эта история, вы продолжите поиски. Так что, если бы вы смогли разобраться в этом деле, вы бы очень помогли мне, Вере Павловне. И возможно, кому-то еще.

Оля взглянула на пожелтевшую тетрадь, бумажные листы, испещренные столь хорошо знакомым ей почерком, и, в тот же миг приняв решение, сказала:

– Я попробую!

Михаил давно ушел, кофе в чашке остыл, а Оля все сидела в кофейне за тем же столиком, перебирая содержимое старой папки. Внутри оказались старые геологические карты, очевидно сделанные рукой Веры Павловны, тетрадь с записями, письмо в конверте, выцветшая от времени черно-белая фотография и вырезанная из журнала статья. В статье из январского журнала за тысяча девятьсот семидесятый год корреспондент П. Рокотов писал о геологах, встречающих Новый год в геологоразведочной экспедиции, вдали от дома, в сложных условиях русского Севера. Заметку сопровождала фотография, на которой на фоне скромно наряженной елки сидели несколько молодых мужчин и одна девушка. В смеющейся девушке с косами Оля узнала Веру Павловну. Под статьей стояла фамилия журналиста и дата репортажа – декабрь 1969 года. Фотокарточка из архива Веры Павловны была точно такой, как и фотография в журнале – та же группа людей в бревенчатом доме, запечатленных на фоне новогодней елки. На обороте карточки рукой Веры Павловны было написано: «Ст. Зима, 31 декабря 1969 года».

Оля взяла конверт, мысленно извинилась перед Верой Павловной за то, что должна прочесть чужое письмо, и стала читать.

***

Из обращения к адресату и по общему тону было понятно, что Вера Павловна пишет незнакомой возлюбленной своего товарища, той самой Евгении. В первых строчках Вера Павловна объяснила мотивы, побудившие ее написать это письмо.

«Дорогая Женя, в силу моего возраста и слабого здоровья у меня нет уверенности в том, что я успею найти Вас и смогу лично рассказать Вам о Леониде. Так что пусть это письмо в каком-то смысле станет рукописным вариантом моих воспоминаний, которые мне кажется важным донести до Вас. На случай, если меня не станет, кто-то, надеюсь, все же сможет передать Вам открытку Леонида и мое послание».

Письмо Веры Павловны можно было назвать своеобразным дневником воспоминаний; она рассказывала о том, как после окончания института, в шестьдесят девятом году, отправилась в свою первую геологоразведочную экспедицию, что первое время на Севере она скучала по родному Ленинграду и дому, что ей в принципе было непросто выносить суровые бытовые условия и как в этот период ей очень помогла поддержка товарищей по отряду.

«Особенно я сдружилась с одним из своих коллег – Леонидом Тихоновым. Как и я, Леонид был ленинградцем, поэтому нас объединила любовь к городу и к профессии (мы оба были увлечены картографированием и геофизикой). Леонид был немногим старше меня, но его профессиональный опыт и блестящие способности сразу вызвали мое уважение и намерение относиться к нему, как к наставнику. Леонид стал опекать меня – помогал советом, поддерживал, когда я однажды повздорила с начальником экспедиции из-за серьезного расхождения в важных, как мне тогда казалось, вопросах. Долгие снежные вечера (если бы вы знали, Женя, как долго тянется зимний вечер, когда вокруг на сотни верст только бесконечные снега!) мы с Леонидом часто коротали за разговорами. Вспоминали родной Ленинград, потому что в снежном безмолвии Севера, в котором мы как будто оказались заперты, ленинградские парки, дворцы, Эрмитаж, белые ночи над Невой, встречи со школьными друзьями – все, что составляло нашу прежнюю жизнь, казалось теперь таким далеким. Обсуждали прочитанные книги, подсчитывали, сколько оттенков есть у снега (мы с Леонидом соревновались в том, кто больше их придумает или назовет), мечтали о том, что будет на этой земле через пятьдесят или сто лет. А однажды я узнала о его увлечении каллиграфией и попросила научить меня ее основам. Леонид стал давать мне уроки красивого письма. С тех пор, благодаря ему, каллиграфия стала большой частью моей жизни».