Я достаю тогда ту фотокарточку: встреча семидесятого года, мои товарищи – героические мужики и немного дети, метель за окнами нашего дома, чувство светлого счастья».

Письмо было длинным. Но Оля понимала, что на самом деле оно было куда длиннее, чем эти семь страниц убористого почерка. Вера Павловна писала его много лет – должно быть, ей было важно выговориться.

В том месте, где она сообщала незнакомке о гибели Леонида,

ее почерк дрожал. Даже самый совершенный каллиграф иногда не может совладать с чувствами. Вера Павловна писала, что через десять дней после Нового года Леонид с товарищем отправился «на маршрут» выполнять задание, однако из-за обрушившегося на край снежного бурана геологи сбились с пути, не смогли дойти до зимовья и на базу не вернулись.

Звучало сухо, безэмоционально, но по почерку Оля видела, что эти строчки резки и прерывисты, написаны дрожащей рукой и словно кричат от боли.

«Дорогая Женя, Леонид погиб в январе. Не буду писать о том, каким ударом стала для всех нас и для меня лично гибель наших товарищей. Долго потом у меня перед глазами стоял тот миг, когда Леонид попрощался с нами, обернулся на пороге дома, махнул нам рукой и ушел в снег. В свой последний снег, из которого он больше не вернется. Позже долгие годы, Женя, я не могла видеть никакие оттенки снега».

Оля отложила письмо, посмотрела в окно, за которым сейчас кружились снежинки. Каким бывает снег? Алмазным на солнце, лиловым в сумерках, отливающим голубым, розовым, сиреневым где-нибудь в лесу. Но чаще всего он белый, как молоко, как чистая страница. Как саван. Последний снег.

«Дорогая Женя, спустя три месяца я вернулась из экспедиции и, оказавшись в Ленинграде, хотела найти Вас, чтобы рассказать Вам о Леониде, о том, как сильно он Вас любил. Но поиски и расспросы в кругу наших с ним общих знакомых ни к чему не привели, ведь я даже не знала Вашего имени. Шли годы. Но вот недавно, целую вечность спустя после тех событий, ко мне в руки попала старая открытка, которую Леонид написал Вам в тот памятный новогодний вечер. И тогда я решила все-таки попробовать найти Вас. Уже два месяца я переписываюсь с однокурсниками Леонида, с его коллегами. Кто-то из них удивляется, чего ради я придаю значение старой открытке, случайно попавшей ко мне в руки. Но знаете, дорогая Женя, прожив долгую жизнь, я стала считать случай «мощным орудием провидения» и верить «в невидимое», в некую предначертанность событий и их логику, даже если она для нас, на первый взгляд, неочевидна.

Именно поэтому я верю в то, что это письмо из прошлого будет доставлено и так или иначе попадет к Вам.

И да, мне необходимо передать его в Ваши руки. Ради памяти Леонида, нашей с ним дружбы, его любви к Вам. Да и для меня самой это имеет большое значение. Мне кажется, если вы получите эту открытку, та новогодняя ночь в каком-то смысле повторится, прошлое снова станет реальностью и что-то важное вернется.

Прощайте, дорогая Женя, и будьте счастливы!»

История жизни на семи страницах – нежное чувство к человеку, любившему другую женщину, горечь по утраченному и несбывшемуся, благодарность, ностальгия. Всё сплелось, но за долгие годы переплавилось и выкристаллизовалось в одно – верность памяти погибшего друга. В нежность к нему и к его возлюбленной.

И эту нежность Оля теперь бережно – согревая в ладонях – хотела передать той, кому она предназначалась.

***

Открыв тетрадь Веры Павловны, Оля увидела списки, содержащие около пятнадцати фамилий женщин с именем Евгения; против некоторых стояли даты рождения и адреса. Какие-то фамилии были зачеркнуты, из чего Оля сделала вывод, что Вера Павловна так или иначе проверила их и убедилась, что это не те, кого она ищет. Несколько адресов находились в других городах, какие-то в Петербурге. Все московские адреса, за исключением трех последних, были зачеркнуты.