– Нет, – гордо вздергиваю подбородок, – но у меня есть условия!

– Какие же? – теперь настала очередь Громова выгибать бровь.

– Я хочу лечить людей! И перенять ваш опыт, – под его взглядом мой голос ломается, и в финале с губ срывается лишь жалкий писк, – а не только таскать бумажки и варить вам кофе.

– Лечить людей? – усмехается он. – А вы умеете, Лебедева? Насколько я помню, до ординатуры в меде учат лишь теории. Внятной практики там нет. Вы пачками идете в больницы и поликлиники и учитесь всему заново.

Его тон такой скучающий, хотя на губах играет улыбка, что во мне снова вскипает лава. Чертов зазнайка! Мало того, что о дочери не заботится, так еще и высокомерно тыкает меня в то, что в меде нас не очень хорошо готовят в практическом смысле.

А я сама там, что ли, программу выбираю?

– Дайте мне пациента. Если так боитесь, то не очень… эээ… больного! – выпаливаю в порыве. – И я докажу, чего стою!

Я долгие годы штудировала учебники. И если даже мне недостает практических навыков, я была лучшей и знаю многое!

– Хорошо, – заявляет он, – у меня есть для вас один пациент. Не при смерти, но диагноз ему пока не поставили. Давайте, Лебедева, очистите доброе имя всех выпускников меда!

Козел!

– Ведите! – цежу сквозь зубы.

– Сейчас. Позову только старшую медсестру, чтобы за Катей присмотрела, – Громов уходит, а я остаюсь с малышкой наедине.

– Ты не хосесь со мной иглать? – всхлипывает. – Никто не хосет…

– Малышка, – присаживаюсь напротив, – я буду с тобой играть. Расскажи, что ты любишь.

– Мифку! – она протягивает мне плюшевую игрушку. – Это Гамми. Он мой длуг.

– Привет, Гамми, – пожимаю плюшевую лапу, – давно вы дружите?

– Его мне купил папа… он тогда не плифол на мой день лоздения, – грустно говорит девочка, – но плислал Гамми. Я люблю его с тех пол!

– Милая… – поддаюсь порыву и привлекаю девочку к себе.

Такая маленькая, тепленькая. Так бы и обнимала ее.

– Лебедева! За мной! – жесткий голос Громова заставляет меня скрежетать зубами.

– Я скоро вернусь. А ты не плачь, – щелкаю малышку по носику.

Мы выходим на улицу. Направляемся в соседний корпус, в хирургию. С Громовым все здороваются. И медсестры, и врачи, и даже пациенты. Парочка подходит с благодарностями.

– Как они вас терпят? – срывается с губ. – Вы невыносимы.

– Я отличный врач, – он ухмыляется, – и нанимаю только лучших. Чтобы стать настоящим врачом, мало прочитать все учебники от корки до корки. Многие болезни можно спутать, поставить неверный диагноз. Это нервная, сложная работа, где романтикам вроде вас, Лебедева, не место.

– Вы меня не знаете, – огрызаюсь.

Он хмыкает, затем мы проходим в отделение хирургии. Поднимаемся на второй этаж.

– Как вы себя чувствуете, Петр? – сдержанно спрашивает Громов, когда мы заходим в душную палату. – Вам медсестра не открыла окно?

На кровати развалился противный тощий небритый дед в белой майке-алкоголичке и домашних трениках с пузырями на коленях.

– Она носит слишком короткую юбчонку, я немного ее потискал, – гогочет он, затем внимательно скользит по мне взглядом, – какая краля! Она будет меня щупать? Я готов!

Мерзкий дед ложится на живот и стягивает треники. А на нем белья нет! О боже! Куда Громов меня привел?!

В ужасе смотрю на Громова. На фоне дед продолжает произносить всякие скабрезности и даже тянется рукой к моей попе.

– Вы что себе позволяете? – цежу сквозь зубы, отскакивая к окну.

– А что? Ты разве здесь не чтобы скрасить мое одиночество? – он играет густыми седыми бровями. – А, док? Что со мной, кстати? Скоро уже отпустите домой?