В императорском училище правоведения к чистописанию относились серьезно, заставляя воспитанников перебелять бесконечные черновики. Юный Сабуров, писавший словно курица лапой, в конце концов выучился истинной имперской каллиграфии.

– Только сначала господин Коноваленко прилюдно разорвал с десяток моих тетрадей, – хмыкнул сыщик, – не говоря об ударах линейкой по пальцам.

Господин Коноваленко, преподаватель русской словесности и чистописания, обладал взрывным южным темпераментом и тяжелой рукой. Английской каллиграфии Сабуров учился в Итоне, где чистописание преподавал сухопарый шотландец в вечно заляпанном чернилами сюртуке. Если Коноваленко возвышался над учениками, словно Александрийский столп, то мистер Камерон больше напоминал неприятное насекомое с костлявыми сочленениями.

– Но рука у него тоже была не из легких, – Сабуров аккуратно расчертил таблицу, – посмотрим, что у нас получается.

Поколебавшись над последней строчкой, Максим Михайлович решил не вносить себя в список. Не считая себя суеверным, он все же не хотел в который раз писать несчастливые цифры. Сабуров вспомнил Завалишина, утверждавшего, что китайцы избегают четверки. Он был рад восстановлению доброго имени покойника. Не испытывая иллюзий относительно императора Александра Николаевича, сыщик все же надеялся, что бедный Завалишин больше не считается шпионом.

– Говоря о шпионах, – пробормотал он, – англичане на редкость беспечны.

Максим Михайлович, впрочем, сомневался, что легковесный месье Николя, по его собственным словам, чурающийся оружия, явился в Британию, преследуя тайные цели. За шампанским на театральном обеде француз признался, что бежал из Парижа, сломя голову.

– Всем ясно, что мы проиграли войну, – заявил месье Бландо. – Немцы цивилизованные люди и не станут грабить столицу, однако боевые действия лучше пересидеть где-нибудь в спокойном месте.

Несмотря на продвижение германской армии к Парижу, переправа через Ла-Манш работала как ни в чем не бывало.

– Я купил палубный билет и вуаля, – журналист щелкнул ухоженными пальцами. – К вечеру я распивал ваш чай в Дувре, месье Гренвилл.

Журналист показался Сабурову человеком того же толка, что и покойный граф Шрусбери, однако Максим Михайлович напомнил себе, что первое впечатление может оказаться обманчивым.

– Хотя за дамами он не ухаживал, – сыщик потер крепкий подбородок. – По крайней мере, не на том обеде.

Сабуров считал, что ведомству мистера Брауна следовало бы заинтересоваться немецким гостем мистера Синга. Газетные статьи называли герра доктора Фридриха Зонненшайна enfant terrible немецкой индустрии и науки. Сын рурского шахтера, Зонненшайн в десять лет перебирал уголь, в четырнадцать – спустился в забой, а в двадцать пять он защитил докторат по геологии в университете Гейдельберга.

– Его идеи о строении Земли – либо пророчество, либо безумие, – пробормотал Сабуров. – Встречи с ним и с сэром Маккарти придется подождать, а вот журналисту и актеру я могу назначить рандеву прямо сейчас.

Погладив мирно сопящего на диване Тоби, он отправился чистить зубы.

Пожилой официант в безукоризненном фраке наклонил над хрустальным бокалом Сабурова бутылку бордо. Война на континенте нисколько не затронула лондонские гастрономические лавки и рестораны, все так же предлагающие патронам французские деликатесы.

За бархатными гардинами клуба «Гаррик» шумело полуденное торжище Ковент—Гардена, но в сумрачном ресторане царила почти благоговейная тишина. Обтянутые шелковыми обоями стены завесили портретами знаменитых актеров былых времен и обрамленными театральными афишами.