- Привет, - насмешливо изогнулись словно вылепленные искусным скульптором губы.

- Привет… - пролепетала я.

На заднем плане хмыкнула Валька. Она ещё здесь?

- А Вы знаете, - вдруг неожиданно для самой себя затараторила я, - а Лида домой уехала. Срочно. У неё мать заболела. А у меня есть чай! Горячий! С мёдом, - и я наконец отважилась посмотреть в его глаза.

Глаза были всё те же. Карие омуты. Моя погибель.

- С мёдом… - изогнулись идеальные губы.

- Да, да, с мёдом! Бабушка из деревни прислала! А меня Клавой зовут! – вдруг спохватилась я.

- Клааава… - протянул он, - Клава, - повторил…

Моё имя в его устах прозвучало не как знакомое с детства сочетание звуков, а как что-то необычное, даже незнакомое.

- Да, а если бы я родилась в Италии, меня бы звали Клаудиа, - сама не зная, зачем, вдруг выпалила я. Ведь мы же не в Италии…

- Ну, раз ты ещё и Клаудиа, то пойдём, - он улыбнулся, и лицо его осветилось, словно в тёмный обшарпанный коридор общежития вдруг заглянуло само солнце…

- Пойдём, - ещё не до конца веря в это чудо, я протянула ему руку, словно он сам, без моей руки, не дойдёт до Стешкиной комнаты.

Проплыло мимо, словно в тумане, ошарашенное Валькино лицо, лица ещё каких-то девчонок, вышедших по своим надобностям в коридор… Все эти лица воспринимались мною словно белёсые пятна на тёмно-коричневой стене коридора…

- Девочки уже спят, но это ничего. Они крепко спят, мы им не помешаем, - тараторила я, тихонько открывая свою дверь, - садись сюда, садись, пожалуйста, - суетилась я уже в комнате, бегая вокруг стола, поправляя чашки, доставая припрятанный Стешкой мёд…

А он всё смотрел и смотрел на меня, чуть заметно усмехаясь своим твёрдыми красивыми губами.

Потом мы пили кипяток с мёдом. Он взял его совсем немного, чуть-чуть. Это восхитило и покорило меня. Другой бы, пользуясь случаем, слопал бы весь мёд, и что бы я тогда сказала Стешке? А так Стешка и не заметит.

Горела лампа под жёлтым матерчатым абажуром, янтарём отливал мёд, а я говорила и говорила что-то, стараясь, чтобы Мите было интересно…

Митя смотрел на меня немного насмешливо и слушал мою болтовню. А потом вдруг сказал: «Пойдём ко мне, Клава…»

И я встала и пошла как загипнотизированная. Хотя я была далеко не дурочкой и всё понимала. Но все мои нравственные устои, казалось бы, железно вбитые матерью в мою голову, да и не только матерью, рухнули в один миг, словно колосс на глиняных ногах. Ах. Всё наше советское общество единогласно осуждало то, для чего я сейчас шла с Митей в его комнату. Но мне было всё равно. Мне! Было! Всё равно!

4. глава 4 а

Клавдия

- Ты здесь живёшь один? – робко спросила я, когда мы переступили порог его комнаты.

Комната оказалась угловой и очень маленькой. Зато в ней было два окна.

- Нет, с товарищем. Но он в ночной, на заводе. Мы с ним подгадали специально смены, чтобы по очереди…

Теперь, здесь, в гулкой темноте его комнаты (Митя не стал включать свет), вся моя смелось и болтливость куда-то улетучились. Я подошла к окну и посмотрела на тёмную до черноты улицу. Какая-то странная робость сковала вдруг всю меня. Я вдруг испугалась чего-то.

Но тепло его дыхания вдруг опалило мою шею. Митя подошёл ко мне неслышно и встал так близко, что жар его тела передался мне. Я застыла. Внезапно горячие губы оказались на моей шее. Словно огненная волна вдруг пронзила меня.

Он, Митя, властно развернул меня к себе, мои руки словно сами собой, без моего ведома, обвились вокруг его шеи. Твёрдые горячие губы накрыли мои. Он мял и покусывал мои губы, а я прижималась к нему изо всех своих сил, забыв про всё на свете. Чего я боялась, дурочка… Состояние эйфории охватило меня. Он целует меня! Он!