Я повернулась к Мите, чтобы попросить его не включать пока свет. Ведь теперь, конечно, мы попьём с ним обжигающего кипятку и будем долго разговаривать, разговаривать о нас. Я повернулась к Мите и увидела, что Митя спит. Лёжа на животе и раскинув руки.

Я наклонилась к нему и потёрлась щекой о его гладкую спину. Спина была чуть влажная и пахла мокрыми листьями в осеннем лесу, сразу после дождя…

Потом я как могла вытерла кровь с его простыни своим лифчиком. Я не хотела искать и потом пачкать его полотенце. То, что была кровь, меня не испугало и не удивило. Я же была взрослой девушкой целых двадцати одного года, и я не в лесу росла, всё я знала.

Потом я оделась, радуясь, что у меня хорошая грудь, с которой, в принципе, и не нужны никакие лифчики, и, зажав мокрый от крови лифчик в кулаке, вполне благополучно, никого не встретив, добралась до Стешкиной комнаты.

Мне очень, очень повезло, что была уже глубокая ночь и общежитие погрузилось в сон. Потому что, когда я сделала свои первые шаги, я почувствовала жжение и сильную резь между ног. Только когда я приноровилась идти враскоряку, стало чуть легче.

В Стешкиной комнате я засунула лифчик в свою сумку с тетрадками и легла на Стешкину кровать, но уснуть так и не смогла. Сильно болело между ног и кровило. Пришлось немного ограбить Стешку, стащив у неё пару тряпочек.

Но все эти неудобства я приняла легко. Каждую секунду я вспоминала то, что было между нами. И думала, думала о нём, о Мите. Несколько раз за ночь я даже гасила порыв подняться и побежать к нему. Лечь рядом с ним тихонько. Прижаться крепко. Но что-то останавливало меня…

Потом, уже утром, когда проснулись Стешкины близняшки и засобирались в институт, я было тоже присоединилась к ним, но поняла, что нормально ходить я пока не могу. Стало чуть лучше, но всё равно меня всё время тянуло расставить ноги пошире.

Поэтому первый раз в жизни я прогуляла занятия. Собравшись, кое-как доплелась до дома, молясь, чтобы у матери сегодня не было выходного. Но мать была дома…

5. глава 4 б

Клавдия

Мать была дома. Она встретила меня в коридоре, уперев руки в бока.

- И где же ты была, Клавка? – обманчиво мягким голосом спросила мать.

- У Стешки ночевала…

- А чё ж не предупредила-то?

- Так вышло, мам…

- А титьками трясёшь как трясогузка жопой, это тоже так вышло?! Где лифчик твой?

- Нигде, мам…

- Нигдеее?! Так ты с матерью разговариваешь?! Где лифчик потеряла, я тебя спрашиваю?!

- Да у Стешки лифчик забыла!

- А почему домой-то пришла, у тебя ж занятия? Да почему без лифчика ты по улице шла, титьками трясла?! – голос матери метался и рвался, глаза перебегали с моей блузки, где мать безошибочно определила отсутствие лифчика, на моё лицо, словно мать хотела прочитать меня всю.

Я переступила ногами, и капля запоздалой крови стекла по внутренней стороне ноги.

- Так у тебя месячные, что ли? – с облегчением спросила мать. – Болит, доча? – Уже совсем другой голос у матери, виноватый немного. Ну да, это наше семейное, в эти дни сходить с ума от тянущей боли внизу живота.

- Болит, мам, - я двинулась было в комнату, радуясь, что гроза прошла и я наконец-то помоюсь, а потом полежу немного.

Я успела пройти всего два шага, как меня настиг отчаянный крик матери: «А ну-ка, стой! Клавка! Ты пошто ходишь так?! Клавка!»

Мать кричит и кричит, её лицо побагровело от крика. Она смотрит на меня отчаянно. Мать не может и не хочет поверить, что её дочь, её Клавка, стала гулящая. А я не могу больше слушать её слова, которые она вбивает, словно гвозди, в мою голову.