А потом посмотрела на его форменные брюки, в которых вздулся огромный бугор. Я закрыла глаза и застонала тихонько…

Я не открывала глаз до самого конца. И тогда, когда он играючи подсадил меня на стол, словно я была легче пушинки. И тогда, когда сильным рывком развёл мои ноги. И когда, тяжело дыша, сорвал с меня бельё… И когда рывком вошёл в меня, сразу на всю длину своей могучей плоти…

Ах, я выгнулась как кошка от давно забытого удовольствия и смело обхватила его ногами, прижимаясь к сильному мужскому телу так сильно, как только могла…

Он брал меня, тяжело и громко дыша, а я взлетала и взлетала на шальных качелях блаженства всё выше и выше… И потом, когда горячая струя мощным фонтаном хлынула в меня, я забилась в судорогах знакомого наслаждения, повторяя, задыхаясь: «Митя… Митя… Миииитя!»

Потом, когда всё закончилось, и он, аккуратно вытерев свою плоть, застёгивал брюки, я вдруг опомнилась, вскочила, одёрнула свою юбчонку, схватила бельишко и, не попрощавшись, понеслась, понеслась галопом домой, к спринцовке и банке с марганцовкой.

Да, я же не в лесу росла и элементарные вещи, конечно, знала. Я была немного зла на него, что он не догадался не кончать в меня своим семенем. Но… Он увлёкся. Забылся. Я и сама увлеклась и забылась.

Я успела, и вымыла из себя его семя вовремя. Но всё равно тряслась и боялась, пока не пришли желанные краски. После этого я пошла к врачу и, краснея и смущаясь под её осуждающим взглядом, попросила выписать мне нужные таблетки.

- Ты замужем? – строго спросила врач.

- Замужем, - соврала я, - я замужем, но у меня больное сердце и мне нельзя рожать… - возвела на себя напраслину я.

С тех пор я стала строго по инструкции принимать эти таблетки…

Так я стала грешницей…

11. глава 10

Клавдия

С Григорием Петровичем мы больше не виделись. Он ведь был женат и, стань известно обо мне, мог бы лишиться партбилета. Запросто. Я понимала это. И не обижалась на то, что он не искал со мной встреч.

А потом, уже перед самым выпуском, вывесили списки лиц, прошедших отбор. Первым номером шла я. Наверное, Григорий Петрович хочет услать меня подальше, сразу подумалось мне. Чтобы не было соблазна.

Я соблазн для него. Эта мысль развеселила меня. Да, я соблазн! Наверное, Григорий Петрович теперь думает обо мне, ложась спать со своей женой и вынимая из кальсон свой большой орган. Эта мысль грела меня и тешила моё тщеславие.

Но в институте никто не удивился, что именно я, одна из всей нашей группы, прошла отбор. Ведь заявленным требованиям я вполне соответствовала.

Вместе со мной прошла отбор и дочка институтского парторга. Вот за её спиной раздавались озлобленные шепотки. Ведь были и те, кто учился получше неё. Но вслух никто возмутиться не решился. Потому что тягаться с парторгом никому не хотелось.

Докажешь что-то или нет, это ещё вопрос, а вот вылететь из комсомола за клевету, к примеру, это запросто.

Потом ещё было обучение в нашем городском отделе государственной безопасности. Нас учили, что можно делать за границей, а чего нельзя. О чём можно говорить с иностранными гражданами, а о чём нельзя. Предупреждали и о возможных попытках вербовки со стороны представителей капиталистического лагеря.

В общем, шлифовали нашу политическую подкованность и моральную устойчивость. Мне сделали заграничный паспорт! Я похвасталась им дома. «Недавно мы без всяких заграничных паспортов к ним с ноги дверь открывали», - сказал, увидев новенькие корочки, отец.

Но мать с отцом были, конечно, рады, что я повидаю мир, как они выразились.