Я бы хотела этого.

Если же нет, то есть три варианта. Растить дочь самостоятельно, быть идеальной мамой, и притворяться, что люблю — это первый вариант.

Еще можно отдать её родителям, мама с папой не откажут, и станут воспитывать, вот только как будет себя чувствовать дочь, которая не с родителями, а с бабушкой и дедушкой живет при живых матери и отце? При матери и отце, которые не спились, не снаркоманились, но почему-то не растят своего ребенка. А я буду наезжать к ним, гладить её по головке, и… и ребенок всегда хочет к маме, вот и она будет хотеть, ждать, что я её заберу, искать моей любви. Страдать.

Либо же отдать дочь Игнату. Один любящий родитель лучше, чем ни одного. Вот только этого мне родители теперь сделать не позволят. А если я захочу тихо отдать Игнату дочь… нет, все равно не позволят. Найдут.

Что же мне делать? Что?

Может, время покажет? Может, все же я смогу полюбить дочь, и все эти варианты окажутся в мусорном ведре? Я ведь правда хочу ей счастья. Дети и должны быть счастливыми, раз взрослые не всегда могут. Может, это мое желание для нее счастья, и есть начало любви?

Я думала об этом вечером. И ночью, когда просыпалась от жажды и долго не могла заснуть. И утром, когда усыпляла бдительность родителей. Они не хотели выпускать меня из дома, хотели отправиться гулять вместе, но мне повезло — приехала Вера, и с ней меня выпустили. Поняли, что хочу побыть без них.

Вера не сдаст.

Я открыла непрочитанные вчера сообщения, и сразу нашла одно от Игната. Его номер не изменился, всё тот же. Я набрала его сразу же. И ответил Игнат буквально через один гудок:

— Слава, — выдохнул Игнат.

— Привет. Ты можешь встретиться со мной? Сегодня. Сейчас. Только не у меня дома, а в сквере Пионеров.

— Выезжаю.

Вот и поговорим. Маме я не смогла сказать то, что собиралась, это слишком жестоко. А Игнат… в конце концов, каким бы он ни был, плохих советов он мне не давал.

23. 22

Наши дни

Сидим с Верой на лавочке. У неё сладкая вата, которую я тоже люблю, и сейчас бы съела. Но сладкая вата — это что-то для веселья. Её не едят чтобы насытиться. А мне невесело, потому я не взяла. И мороженой в руке тает, хочу съесть и не могу.

Бросила его в урну.

— Будешь? — Вера отщипнула кусочек ваты, и с улыбкой поднесла его к моим губам.

— Нет.

— Бука.

— Есть немного. Прости, Вер, я какая-то некомпанейская стала. А ты бы прекращала вату есть. Там одни калории.

— Да и плевать. Отпуск. Все равно руководитель труппы на всех нас орать начнет, что разожрались и форму потеряли. Наверстаю, — фыркнула Вера. — Я себе в отпуске ни в чем отказывать не буду. И к станку не встану даже. У Жени, кстати, тоже отпуск. Вы как с ней?

— Нормально.

— Врешь, Слав.

Вру, конечно.

Я помню свое отвратительное поведение. Не явилась на премьеру, уехала как последняя трусиха. Понятно же, что из-за меня никто бы не стал обменять спектакль, я знала кто именно будет танцевать вместо меня. На генеральной репетиции Женя была не пастушкой, она танцевала рядом со мной мою партию. Но я уверена была, что роль моя, и это просто предосторожность, мне и в голову не приходило что я не выйду на сцену. А потом увидела фото Жени на сцене, и почему-то обворованной себя почувствовала.

И ведь не из-за роли я тогда переживала. Разум совсем помутился от того, что у нас с Игнатом случилось, но как увидела Женьку в моем костюме, исполняющую мою роль, такая злость взяла. Я позвонила ей тогда, и… не помню, что наговорила. Орала, плакала, кричала ей в трубку все, что наболело, будто она виновата в моих бедах.