Поначалу честная натура купца противилась княжескому поручению, припахивающему чем-то грязным. Тайно собирать сведения и доносить Тимофей был не приучен. Хотя впрямую он и не отказывался, но попытку увильнуть все-таки предпринял:

– Негоже это, вынюхивать в чужой избе, какую кашу – с мясом али с рыбой – соседка варит, княже. К тому же в таком деле ловкость нужна, навык, а я больше торг вести приучен. Ты лучше поручи мне купить товару подешевше, дабы в дальних краях я его тебе продал подороже. Это по мне, а тут… Не справлюсь я, княже!

– А мне нет интереса, с чем каша у соседки варится, – пояснил Константин. – Мне совсем другое нужно. Точит ли сосед топор, в разбой на мою избу собираясь. А навыков в этом не нужно. Коли рать собирается, ее, как повой[42] бабий, за пазуху не засунешь, чтоб никто узреть не смог. Она сразу видна.

Тимофей замялся, но все-таки высказал наболевшее:

– Так-то оно так, токмо гостям всем от свары князей един убыток. Чай, памятаю, как с десяток лет назад грады рязанские полыхали яко свечки, кои Всеволод Юрьевич, князь Владимирский, за упокой ставил дланью суровой. А ныне что ж, Переяславль запалить жаждешь, княже? Гоже ли?

– Нет. Негоже, – сурово отрубил Константин. – Для того и хочу я знать, когда Ингварь с силами соберется. Ведомо ли тебе, что я людей к нему посылал, мир предлагал, он же их восвояси ни с чем отправил?

– То ведомо, – кивнул Малой. – Да и то взять, какой мир с отцеубивцем можно… – И осекся, испуганно втянув голову в плечи.

– Вот, значит, как, – задумчиво протянул Константин. – И что же, многие из гостей торговых так же, как ты, думают?

– Разное сказывают, княже, – уклонился от ответа Тимофей. – Кому верить – не ведаю. К тому ж это я про Ингваря рек. Не я тако мыслю – княжич младой.

– А ты сам?

– Я что ж. Мое дело – торговля. Тут купил – там продал. Где уж нам, простым людишкам, в княжих делах пониманье отыскати. Да и не до того, – заюлил купец.

– Стало быть, никак не думаешь? – уточнил Константин.

Малой вздохнул и с тоской поднял глаза.

– Ин быть по сему. Коли душа твоя в самом деле правды жаждет, не сочти, княже, за обиду, но случись оное прошлым летом – и я бы поверил, что ты каином стал. Ныне же, хучь сомненья порой и мне сердце терзают, а все же я тебе верю. Верю, потому как суд твой помню. Нет-нет, – заторопился он с пояснениями, чтобы его не поняли превратно, – не потому, что ты укорот боярину жадному сотворил. Тут иное. Я опосля слова твово на кажный суд твой хаживал. – И глаза его от избытка чувств наполнились слезами. – Постоишь тихонечко в сторонке, послухаешь речи твои и веришь – есть еще правда на земле русской. И наказ твой, княже, сполню в точности, токмо… – Малой смущенно замялся.

– Ну-ну, – приободрил его Константин. – Сказал «аз», так сказывай и «буки».

– Ты уж не серчай за слово дерзкое, – попросил Тимофей, – токмо просьбишка у меня к тебе будет.

– Какая?

Купец открыл рот, вновь закрыл, шмыгнул носом и, наконец-то отважившись, выпалил:

– Дай роту, княже, что оными вестями ни в пагубу градам резанским, ни во вред гостям торговым, да и прочим мирным людишкам никогда не попользуешься. Да даже роты не надобно, – махнул он рукой. – Слова твово княжева хватит.

– Даю слово, – кратко ответил Константин.

– Ну, стало быть, сговорились. А я, что выведаю, вмиг сообчу.

Малой поклонился, нахлобучил на голову пышную шапку волчьего меха и побрел в сторону пристани.

Свое обещание купец сдержал. Едва Ингварь начал собирать ополчение из мужиков, как весть об этом тут же долетела до Константина. Не успело войско переяславского князя подойти к Ольгову, как из-под Рязани, где Вячеслав занимался, как он их называл, сводными учениями, выдвинулось сразу две рати, которые вскорости соединились, но ненадолго.