У прочих же, хотя сей дружинник и до того постоянно ворчал, что уйдет, ибо не желает заниматься несусветными глупостями, какой бы князек их ни проводил, явно намекая на воеводу, создалось полное впечатление, что его изгоняют. Остальные трое, остававшиеся в строю, перепуганные и бледные, на вопрос Вячеслава: «Имеются ли еще желающие покинуть дружину?» не просто промолчали, но и отвели глаза в сторону, чтобы тот, упаси бог, не назвал их имен.

Более того, стоило воеводе чуть позже, улучив удобный момент, чтобы не слышали посторонние, лениво заикнуться, что он, дескать, совсем про них забыл, но ничего страшного, ибо завтра поутру он вновь построит дружину и все исправит, как они чуть ли не на коленях умоляли своего сурового начальника КМБ все забыть и не срамить их понапрасну, а уж они верой и правдой…

Больше желающих уйти не нашлось. Ни одного.

Сразу же после этого были устроены сборы мужиков, которых специально отобранные Вячеславом дружинники принялись гонять по полной программе. У них обучение пошло не так успешно, однако спустя два месяца уже никто не признал бы неуклюжего сельского пахаря в расторопном смышленом ратнике. И если в индивидуальном мастерстве многих надо было еще учить и учить, то строй они держали твердо, копья поднимали и опускали одновременно, из походной колонны переходили в боевой порядок за считаные минуты, а на вопрос, что означает мудреное словечко «каре», они уже не чесали в недоумении затылок и не пожимали плечами, да и прочие понятия, вроде «черепахи»[41], стали для них не в диковинку.

Что же касается Святослава, то и тут восемнадцатилетний министр обороны Рязанского княжества попал даже не в яблочко, а в самую его сердцевину. Пускай он и стоял в строю на левом фланге по причине маленького роста, но по успеваемости вполне заслуживал места правофлангового. Не по всем предметам обучения юный княжич был самым-самым, но в первой пятерке всегда. Особенно ему удавалась одиночная строевая подготовка. Он так лихо и четко выполнял все команды, что лица остальных дружинников невольно расплывались в умиленной улыбке восхищения. Вот почему сразу после окончания учебы Святослав, представ перед отцом, уважительно, но в то же время с гордостью спросил:

– Не посрамил я тебя, отче? Не пришлось тебе за меня краснеть от стыда?

– Краснеть как раз пришлось, – ласково улыбнулся Константин, положив сыну руку на плечо. Заметив обескураженность Святослава, он тут же пояснил: – Не от стыда – от гордости краснел.

Святослав смущенно заулыбался, но сразу встрепенулся, напрочь забыв про отца, как только услышал знакомый голос:

– Отрок Святослав!

– Я! – стремительно повернулся он к окликнувшему его Вячеславу.

Тот, тоже довольно улыбаясь, скомандовал:

– Вольно. – И воевода, обращаясь к Константину, заметил: – Славного ты сына вырастил, княже. Я, пожалуй, у тебя его и вовсе заберу.

– Это как? – опешил князь. – На такое мы не договаривались.

– Так мы и о службе его ратной не договаривались, а видишь, как получилось. Ну да ладно, об этом пока помолчим. – Вячеслав заговорщически подмигнул юному ратнику. – Не будем князя-батюшку в такой радостный день расстраивать, верно? – И, властным жестом отправив Святослава к остальным дружинникам, встретившим княжича уважительным гулом, озабоченно поинтересовался у Константина: – Что с Ингварем? Тишина?

– Пока да, – последовал уверенный ответ.

– А это точно?

– Сведения надежные, – успокоил соратника Константин. – Тем более идут сразу из нескольких источников.

Одним из них был родной брат купца Тимофея Малого. Сам Тимофей готов был расшибиться в лепешку, после того как ожский князь спас его и всю семью от неминуемого разорения. Хлебосольный и гостеприимный хозяин, Малой в самом деле знал и поддерживал дружбу чуть ли не со всеми рязанскими купцами, включая тех, кто жил и в далеком Зарайске на Осетре, и в Пронске на Проне, и в Переяславле, который был облюбован на жительство его родным братом Иваном.