Она стала отрабатывать деньги, которые – наверное, немалые! – дал ей Крахоборов, но зачем? кто его просил? что ему с этого? если б себе, а то… Блондинка-то ничего… Симпатичная… Юрий случайно коснулся рукой ее груди и отдернул руку. Но заставил себя осмелеть и уцепил за грудь, то есть взял ее, аккуратную, в горсть.

– Ну-ну, – одернула блондинка. – Еще синяки мне оставь. Что я мужу скажу? Вот мы уже и разогрелись, вот уже…

Что уже, Юрий и сам чувствовал. И, боясь, что это тут же исчезнет с непривычки, взгромоздился на блондинку, а та помогала, сочувствовала телом, хотя лицо воротила, сторонясь дыхания Юрия.

После ее ухода Юрию было так хорошо, что он даже хотел пойти поблагодарить своего благодетеля, названого братца. Но побоялся его обеспокоить и заснул с чувством благодарности, заснул легко и мягко.

Но средь ночи проснулся.

Сел, испуганно огляделся.

Долго ничего не мог понять и вспомнить.

Вспомнил.

Тихо собрался.

Надел темный костюм, немаркий, носки, какие поплоше, стал напяливать туфли, и тут появился Крахоборов, голый и мощный.

– Куда?

– Да надо мне тут…

– Ничего не надо. Спи. Вставать рано: в Москву летим.

– Это как?

– Самолетом. Билет для тебя уже заказан.

– Какая Москва? Какой самолет? Какой билет? Отдай мне все мое и проваливай! Я в Саратове всю жизнь прожил и…

– Не ори, – спокойно пресек Крахоборов Юрия. – Я ж не насовсем тебя. В гости. В гости к брату не хочешь съездить?

– Нету у меня братьев!

– Открещиваешься?

– Слушай, кто ты? Скажи честно? Что тебе надо? Я ведь ни на что не гожусь, я не умею ничего по вашему делу.

– По какому это по нашему?

– Ну, я не знаю… У меня и руки дрожат, и алкоголик я, и печень, и почки, недержание мочи у меня…

– Вылечим.

– Зачем?!

– Брат ты мне или не брат? Что за вопрос – зачем?

И с этим Крахоборов повернулся, удалился, и вскоре послышалось посапывание.

Мог, мог Юрий бежать, но, как камень стопудовый, придавила к дивану его волю воля этого спящего человека.

Ладно, подумал он, уминая головой неудобную подушку. В конце-то концов, в вытрезвителях хуже бывало.

Эта мысль его не только успокоила, но и рассмешила, и он заснул хорошо, толково, будто у себя дома – без снов; лежал ровно, сомкнув губы, лежал под холодным светом луны и был даже красивым, как человек, умерший честно и славно.

Крахоборов жил не в самом центре, где слишком тесно от автомобилей, зданий и людей, он жил неподалеку от Тимирязевского парка, в районе зеленом и тихом, на улице с простодушным именем Ивановская, в высоком кирпичном доме, где квартиры были просторны и удобны. На десятом этаже.

Он жил один.

Правда, приходила по утрам пожилая женщина с сумкой, загружала продуктами холодильник, молча убирала в комнатах, молча готовила пищу и уходила. Юрий вежливо здоровался с ней, она не отвечала.

– Не старайся, она глухонемая, – сказал ему Крахоборов.

– А-а-а… – сказал Юрий с очень понимающим видом. Он как-то сразу догадался, что в его положении самое лучшее – почаще делать понимающий вид и не углубляться в вопросы.

Впрочем, вопросы и некому было задавать: Крахоборов вставал рано, довольно долго занимался личной гигиеной, завтракал и уходил, а возвращался вечером усталый, принимал душ, выпивал на ночь стакан-другой пива, глядя в телевизор и вороша газеты, и ложился спать. На Юрия почти не обращал внимания. Похоже было, что он, привезя к себе домой выдуманного братца, потерял к нему интерес и не знал, что с ним дальше делать. Но отпускать не собирался. Пока, по крайней мере. Вручая ему связку ключей от двери, сказал: