– Значит, если б ты не поехал к Стасу, он бы не умер?

– Смешно. Но, может, и так. Нет, умер бы, конечно, у него ведь свое все. Ему идет умереть сейчас. Он повторяться начал.

– Козел. Он никогда не повторялся.

– Ну, может быть. Но, главное, я не впал в страшное горе. Мне сейчас даже как-то все равно. Мне его не жаль… Не думал…

– И не думай. Тебе вредно. Я знаю, к чему ты клонишь. Ты сейчас скажешь: ай-ай-ай, какая удача, из-за смерти Антуфьева я встретил тебя. Меня, то есть. И полезешь щупать. Хочется ведь? На вот, руку пощупай.

Я взял ее руку, подержал.

– А ногу хочешь? На ногу. Не выше колена.

Она высунула ногу и положила на меня.

Я не стал трогать ее ногу.

У нее был кумир – и остался. Все остальное для нее не существует. У меня нет никаких шансов. Она всегда будет для меня чужой.

Я думал об этом и думал о Тане. Я слышал, как она что-то тихо делает на кухне. С Матвеем или одна? Голосов не слышно…

Нюра уснула, я встал, оделся, вышел.

Таня сидела в тесной кухоньке, в кресле с ногами, закутавшись в одеяло, читала книгу.

– Не спится, – сказал я. – В новом месте вообще плохо засыпаю. Хотя и дома под утро ложусь. Сова.

– А девушка спит?

– Спит.

– А я не сова, у меня просто бессонница. До трех не усну. Таблетки глотать не хочется. Причем странно: месяц, полтора бессонница, неизвестно почему. Потом само проходит… Скверная штука. А встаю рано. Если потом днем час не посплю, не человек. Хочешь чаю?

– Да.

Я выпил четыре чашки чаю и вкратце рассказал ей всю свою жизнь. Я говорил как младший, хотя дело тут не в возрасте. Таня старше всех мужчин. Дело не в возрасте. В таких влюбляются насмерть. Влюбляются странно, ревнуя к ее уму и к детской какой-то взрослости и желая присвоить себе это любовью. Вряд ли кто-нибудь – взаимной. Она тоже влюбляется смертельно. И безответно, как правило.

Подумав, я изложил ей эти свои мысли. Она сказала:

– Ты умный мальчик.

– Наверняка все твои мужчины были старше тебя.

– Ты так говоришь, будто у меня их миллион был.

– Не миллион. Но были. Это же видно. По мне же видно, что у меня мало было?

– Видно. Но дело не в количестве. Какие мы мудрые, очень приятно. Ты нравишься этой девочке. У вас уже было что-то?

– Мы только сегодня познакомились.

– Очень гармонично смотритесь.

– Я знаю.

– А мы бы вот с тобой совсем не смотрелись.

– Я знаю. Но в этом своя… Что ли, прелесть.

Мы поговорили еще о разном. Я рассказал всякие случаи, касающиеся моей феноменальной невезучести.

– Мне нельзя жениться, – сказал я, понимая, о чем говорю, и что это довольно пошловато, – потому что если захочу изменить жене, тут же попадусь. Сто процентов. Вот, например, если я захочу тебя поцеловать, тут же войдет твой муж.

– А ты хочешь меня поцеловать?

– Да. Спорим, войдет?

– Мы без спора. Мне как, встать?

– Лучше встать. Люблю стоя целоваться или уж лежа. А на креслах или стульях корежиться, извини…

– Нет, ты прав.

Она встала, мы начали целоваться.

Когда целуешься в тишине, то глохнешь, это я не раз замечал. Не думаю, что Матвей крался на цыпочках. Он просто проснулся, встал, вошел, увидел.

– Обжимаемся, – сказал он. – Танюша, не морочь пацану голову. И себе тоже.

– Не теряй времени, – сказала Таня. Почему-то очень серьезно. – Тебе разве не нравится эта девочка? Иди к ней. Уговори, улести, заплати, наконец. Я знаю таких девочек. Они настолько честные, что или по любви, или как воды попить, или за деньги.

– А что, есть другие варианты?

– Есть. Когда они не захотят, ничто не поможет. Никакие златые горы.

– Ладно, – сказал Матвей. – Доцеловывайтесь тут, а я спать.