Ещё и волосы – предатели, не укладываются и разлетаются.

И половину шпилек я благополучно растеряла за день, поэтому вторую вынимаю сама, оставляю свою копну распущенной.

Сойдет.

На четверочку.

С минусом.

Лёнька будет недовольным.

Особенно опозданием, поскольку вовремя я уже не успею, а значит ему придётся стоять одному и быть дураком, который объясняет отцу: где его девушка шатается.

Ещё раз вздохнув, я таки выхожу из ванной.

Чтобы одетых сусликов и Кирилла Александровича в прихожей с изумлением увидеть, застыть на пороге непонимающе.

Монстры нетерпеливо переминаются с ноги на ногу, переталкиваются, а Кирилл Александрович ворчит с досадой:

– Дарья Владимировна, долго стоять собралась? Поехали, если не хочешь опоздать…

6. Глава 5

Домой я возвращаюсь поздно.

По темноте.

И под ворчание Лёни, которое я перестаю слушать, когда замечаю около нашего подъезда белеющую во мраке машину скорой.

Кажется, я прощаюсь невпопад, перебивая его. Кажется, Лёнька что-то кричит вслед. Кажется, я теряю влажные салфетки и ручку, пока ищу ключи. Кажется, я расшибаю ладони, когда падаю на своих обалденных босоножках на первых же ступеньках. Кажется, я их стягиваю и несусь, раздирая тонкий капрон чулок, на седьмой этаж босиком, потому что лифт ждать невыносимо и так быстрей.

Не знаю.

Способность думать возвращается, когда я вижу выходящих из нашей квартиры врачей и Димку, что прощается, собирается закрыть дверь, но меня замечает.

– Данька… – он улыбается натянуто, отступает вглубь коридора, чтоб растеряно протянуть, – а мы тебя сегодня не ждали.

Не ждали.

Знаю.

Час назад я звонила маме, что останусь у Лёни, вот только её излишне бодрый голос мне не понравился. Насторожил, и я настояла, чтобы мы ушли раньше, поставила ультиматум, объявив, что уйду в любом случае, вызову такси.

Но Лёнька повез сам.

Такси для дамы вечером джентльмен вроде него допустить не мог.

– Сколько?

Дверью хочется долбануть, но закрываю я её тихо. Нельзя шуметь, нельзя волновать, нельзя истерить.

– Двести три.

Я ударяю брата по плечу, стучу по широкой груди.

Вымещаю страх.

– Ты должен был мне позвонить.

– Данька… – он вздыхает.

Пытается поймать меня за руку, но я уворачиваюсь, иду к закрытой двери спальни, чтобы около неё замереть.

Сделать улыбку.

Всё хорошо, всё отлично, и реветь я разучилась очень давно.

Какой девиз по жизни, Дарья Владимировна?!

Пра-а-авильно, легко и с юмором!

Поэтому в дверь я стучу легко, заглядываю, чтоб спросить беззаботно и тоже легко:

– Мам, ты как?

– Данька! – она улыбается и на локтях приподнимается. – Ты чего приехала?

– Соскучилась, – я тоже улыбаюсь и в подставленную щеку целую, сажусь рядом на край кровати, вру. – У Лёньки работы куча, с ним ску-у-ушно. И вообще я уже два дня дома не ночевала, на минутку. Или вам меня не надо?!

– Не болтай, – мама, качая головой, смеётся, – нам всегда тебя надо.

Киваю.

И мой самый лучший друг – это она, поэтому мы понимаем друг друга без слов.

– Ты же знаешь, на этой неделе два дежурства получилось. Ещё комиссия эта по несовершеннолетним, – мама вздыхает, кладет мою руку себе на лоб, – да и всё до кучи как-то навалилось, работать некому совсем.

– Угу, – я соглашаюсь, ехидничаю, – и я бонусом с экзаменами своими прикурить даю.

– А как же, – она фыркает, – больше, чем за свои в свое время волнуюсь!

Мы улыбаемся.

И да, я всё прекрасно знаю.

Про два дежурства через день, когда после одного-то уже закипает мозг. Про комиссию, где врач обязан быть по протоколу, а там разбираются… грязные дела, к которым привыкнуть невозможно. Про давление, которое уже неделю за сто сорок, но мы молчим, мы – партизаны!