Про… про всё я знаю.

И сижу я с ней почти до рассвета, разговариваю обо всём, а после, когда мама засыпает, я слушаю тихое дыхание, не могу уйти.

Не хочу.

– Она сама их вызвала, Дань, – Димка, заходя в комнату, шепчет одними губами, садится рядом со мной на пол.

Я же утыкаюсь лбом ему в плечо и бодаю.

От бессилия.

И потому что сама – это совсем плохо.

– А ты откуда?

Димка уже лет пять живет отдельно.

Как устроился работать после третьего курса – так и съехал, заявил, что всё, вырос и ребёнок в семье теперь только один.

– Артём позвонил. Он на скорой, мы учились на потоке.

Я киваю, принимаю ответ.

И следующий вопрос задаю:

– Ты па звонил?

Владлену Дмитриевичу, который, строго говоря, мне не отец, а отчим, но… он меня воспитал и вырастил, поэтому па.

Самый лучший на свете па.

– Звонил, он послезавтра вернётся.

Вернётся из Краснодара, где у него конференция неонатологов и где он выступает. Бросить всё и уехать прямо сейчас он не может. Па и так планировал только в конце недели прилететь, через четыре дня.

Передумал.

Видимо.

– Дим, мама… она ведь нормально будет? – я поднимаю голову и смотрю на него с надеждой.

И мне не нужна правда.

Я сама её прекрасно знаю, лучше всех всё знаю, только вот Димка молчит, поднимает меня и из родительской спальни выводит.

Не врёт:

– Ты же сама понимаешь, что каждый следующий раз может закончиться инфарктом или инсультом. Или… как повезет, – он выговаривает хмуро, не смотрит старательно на меня. – Данька, мать опять дежурила?

Я киваю.

И всё понимаю.

Только от этого понимания давит голову, обносит, и уши закладывает. Хочется кричать, но я лишь ухожу на кухню и, включив чайник, забиваюсь в угол дивана.

Не могу спать.

Да и смысла нет: до утра остался час.

Димка появляется следом, лезет в мини-бар и за бокалами. Достаёт сначала один, а потом, посмотрев на меня, второй.

– Своевременно-умеренная энотерапия ещё никому не навредила, – брат бормочет иронично, открывает бутылку вина с приглушенным хлопком.

Вопрошает с умным видом:

– Во всём главное, что, Данька?

– Доза, – бокал я принимаю и глаза, прижимаясь затылком к спинке дивана, закрываю, цитирую меланхолично. – Всё есть яд, одна лишь доза делает яд незаметным.

– Молодец, – меня хвалят ехидно, – историю медицины не прогуливала. А вопрос на пятёрку с плюсом: кто сказал мудрые слова?

– Парацельс, – я усмехаюсь, и вино сухое, красное, но вкусное, то, что надо. – Дим, мама двое суток не брала. Ты ж знаешь, она только в месяц одно-два дежурства берет, чтобы не терять навык. Второе… у них Громов заболел в последний момент. Ей пришлось остаться.

– Что, больше некому было? – Димка дёргает плечом, садится на подлокотник спиной ко мне.

Злится.

И переживает.

Пусть мама моя ему и не родная. Наши родители поженились, когда мне было девять, а ему пятнадцать, и мы все долго притирались, привыкали, учась жить вместе.

Одной семьей.

Не за год и даже не за два, но у нас… получилось.

Как-то.

Я незаметно стала считать Владлена Дмитриевича отцом, а Димка столь же незаметно стал за советами идти к моей маме и звонить по вечерам, если задерживался. И кровопролитные бои по малейшему поводу мы с ним перестали вести тоже постепенно.

Осознание, что собраться в выходные или вечером всем вместе, чтобы увидеться и рассказать, поделиться новостями, и что это есть не слащавая картинка идеальной семьи, прокралось украдкой.

– В последний момент, ты знаешь, найти кого-то трудно.

Свой бокал Димыч выпивает залпом, хмыкает, но не возражает, потому что я права.

Мы оба это знаем.

– Ей увольняться надо, – он заявляет тоскливо.