Тянется за бутылкой.

– Уговаривать ты будешь? – я кривлюсь и, допивая, протягиваю свой бокал тоже. – Она практик до мозга костей. Дома за месяц свихнется.

– А так свихнемся мы, – Димка огрызается.

Морщится болезненно.

– Я уже, того… свихиваюсь.

Почему-то становится смешно, и я смеюсь, сползаю с дивана от этого почти истерического смеха на пол и бормочу, закрывая рот ладошкой, невнятно:

– Димыч, я няня!

– Чего?! – вином он давится.

Оборачивается, расплёскивая почти полный бокал.

– Я, говорю, няня! На месяц…

Вино отставляется, а около меня он присаживается и в глаза заглядывает, а потом вздыхает и грозно велит:

– Рассказывай, ребёнок…

…мы сидим до будильника, что поставлен на полседьмого.

Разговариваем.

И, пожалуй, мы с Димкой очень давно не общались вот так: обстоятельно и без утайки. И только рассказав всё, я понимаю, как мне не хватало этих наших бесед, пусть я и получила подзатыльник за «форменный идиотизм».

Заработала мигрень.

Впрочем, мигрень – привычная и родная – от волнения и усталости, как всегда. И, наглотавшись таблеток, я нахожу в себе силы умыться, переодеться и соорудить на голове относительно приличный пучок.

Лёгкая небрежность всегда в моде.

Да.

– Тебя подвезти? – Димыч топчется в коридоре.

И я согласно киваю.

От мигрени мне больно даже смотреть и тошнит, поэтому духоту переполненного автобуса я не выдержу.

И мама ещё спит, мы настояли с Димкой на дне за свой счет, поэтому я, как в детстве, пишу записку на холодильник, что ушла к Лине и что ночевать вернусь домой.

***

– Это протест? – брови Кирилла Александровича изумлённо ползут вверх, когда он открывает мне дверь, не торопится пропускать в квартиру.

Однако…

– Что? – я приоткрываю один глаз.

Приподнимаю солнцезащитные очки, что ни фига не помогают, ибо виски с каждой секундой ломит всё больше.

Раскалывает.

Ещё и Лавров непонятно из-за чего прикапывается, глядит выразительно мне на… грудь. И, собираясь из последних сил разразиться возмущением, я опускаю глаза, дабы узреть чего нового он там для себя открыл.

И… твою же мать.

Я убью свою группу.

Нет, я их люблю, конечно, очень-очень, но убью.

Кроме моих, креативных и добрых, подарить мне футболку со средним чёрным пальцем и надписью сверху: «Мне на все по…» – слово, на «х» начинавшееся и на «й» заканчивающееся, большими буквами не забыто, да – никто не мог.

Ладно, дарили не только мне, а всей группе на Новый год, сделали сами себе подарок, называется.

По приколу.

Чтобы было в чём идти к особо любимым преподам на экзамен.

Кто ж знал, кто ж знал…

– Кирилл Александрович, это… это…

– Штерн, я сам вижу, что это, – мрачно констатирует Лавров и глаза поднимает, дабы в мои взглянуть.

Уточнить:

– То есть не протест?

– Не-е-ет, я перепутала.

– С перепоя? – он кривится.

Пропускает наконец в квартиру, произносит, гремя ключами, язвительно:

– Выглядишь поганкой бледной, Штерн. Завязывай с клубами и начинай спать по ночам. Это, так сказать, тебе бесплатный совет от доброго доктора.

– Спасибо, приму, осознаю и воспользуюсь.

– Откуда столько сарказма, Дарья Владимировна? – Кирилл Александрович вопрошает насмешливо.

Идёт следом за мной на кухню и, включив кофемашину, упирается руками в столешницу за своей спиной.

Интересуется миролюбиво:

– Кофе будешь?

– Буду, – я сажусь за обеденный стол, как в нашу первую встречу, занимаю тоже самое место, осознаю как-то вдруг, что чего-то не хватает.

И головой я кручу:

– А где суслики?

– Спят, – Кирилл Александрович сообщает кротко, поясняет, вытащив чашки. – Мы вчера вернулись поздно.

Из-за меня.

И, кстати, о птичках: с меня ещё спасибо. Я не опоздала и вообще, когда подвозят, принято говорить: «Спасибо»., а не молиться, резко уверив в высшие силы. Не думать, что больше никогда и никуда я с Лавровым не поеду.