– Да-ша!

– Что, вас убивают?! – я, продравшись сквозь кусты, рявкаю то ли с надеждой, то ли… с обречённостью.

И оравшая Яна от неожиданности осекается, моргает изумлённо, глядя на меня. Ян же сидит на земле и, подняв руку, пытается осмотреть локоть.

– У него кровь! – закрыв и снова открыв рот, сообщает Яна, прижимается щекой к здоровой руке брата.

Вижу.

И разодранные коленки я тоже вижу.

– Суслики, чтоб вас… – я бормочу тихо.

Но они слышат и головы задирают.

Утирает нос ладошкой Яна, смотрит огромными глазищами со слипшимися от слёз ресницами, а Ян глядит нахохлившимся воробьём и губы обкусывает.

– Я крови боюсь, – всхлипывая, шёпотом сознается Яна.

– А я нет, – я цежу хмуро и…

… и одежду я, видимо, испортить тоже не боюсь, потому что беру недовольно вякнувшего и насупившегося Яна на руки.

И о порыве доброты и замаранных кроссовками штанах я пострадаю позже, прикину масштабы катастрофы, когда обработаю боевые раны и удостоверюсь, что ничего серьёзного с монстром не случилось.

– Где? – я ссаживаю тяжёлого суслика на стол рядом с раковиной в кухне, выдвигаю верхний ящик. – Где в этом доме аптечка?

– Нижний ящик, – Ян бурчит.

Тянется к коленке.

– Руки убрал!

– Не кричи на ребёнка!

– Суслик, я не кричу, я советую, – я просвещаю его с ласковой улыбкой Джокера и, настроив тёплую воду, мочу край полотенца.

– Ай! – Ян дёргается.

– Терпи.

– А ты ему зашивать будешь? – Яна любопытствует от двери.

– Угу, рот, – я фыркаю, стираю грязь вкруговую от боевых ссадин. – Обоим. Руку давай сюда.

Правую конечность мне протягивают с великим одолжением, корчат физиономию, которой только душераздирающую агонию иллюстрировать и можно.

Шипит.

– А Кирилл зашивал, когда Ян на стекло наступил.

Две пары глаз смотрят с одинаковой требовательностью и сомнением.

Сомнением в моих способностях.

– Ну тут же стекла не было, – я скриплю сквозь зубы и перекись, как и думала, нахожу в холодильнике.

– Больно будет… – Яна ахает приглушенно.

– Не будет, – я фыркаю и содранную кожу щедро поливаю.

Ян стонет и подвывает, прикладывает целую конечность ко лбу.

Показательно.

– Не ври, не верю.

Руку от лба убирают и приоткрыв один глаз, недоверчиво смотрят.

Объявляют, выпятив нижнюю губу:

– Ты злая!

– А ещё жестокая и бессердечная, суслик, – великую тайну я открываю страшным шёпотом и бинтую на всякий случай самофиксирующимся бинтом, что в той же аптечке нашла, – но, если перестанешь помирать, могу рассказать, почему пена появляется.

И… великую тайну открывают мне:

– В крови каталаза. Она с перекисью соединяется и получается вода и кислород, влач.

Ян сообщает снисходительным тоном, ехидничает, коверкая слово, и пока я подбираю от удивления нижнюю челюсть, мне нажимают на кончик носа и, ловко подныривая под моей рукой, спрыгивают на пол.

Уносятся прочь.

***

Спокойствие длится до половины первого, когда, оглушая с двух сторон, мне напоминают, что хотят есть.

И проблем нет.

Они отсутствуют до того момента, пока я не открываю холодильник и не вижу.

Ничего не вижу.

– А-а-а… где? – я оборачиваюсь к сусликам.

– Что?

Брови они вопросительно приподнимают вместе, моргают синхронно.

– Еда где?

Они переглядываются, и отвечает, пожав плечами, Яна:

- Нам Софья Павловна готовила.

Песец.

***

Минус моя прическа, мой макияж, мой белоснежный топ, мои чистые брюки и моя нервная система, которая вот прямо сейчас умирает в истерике.

Левый глаз уже истерично дёргается.

– Ты уверена, что… – недоверчиво тянет Яна и, заглянув в ноут с открытой вкладкой, старательно выговаривает, заканчивает по слогам, – …что курица по-фран-цуз-ски именно так выглядит?