А затем начался учебный год. Кроме образовательных и специальных предметов очень много было шагистики. На плацу мы ходили парадным шагом и совершали всевозможные перестроения. Что было хорошо в этом деле, все мы по очереди командовали нашим взводом, приучаясь к тому, что «выйдя в люди», сразу могли управлять подчинёнными. Кроме строевых экзерсисов были тренировки с оружием, практика на макете мачты с парусами и занятия, требующие напряжения мозга: черчение и технические науки. Оказалось, что гардемарины учили французский язык. Наконец-то я дожил до изучения этого языка официально. В памяти Михайлова хранились некие знания данного языка, но не очень глубокие, я так же получил в своё время определённые знания этого языка, но говорил не идеально. Так что в отличие от знания ряда других европейских языков, моё "парле ву франсе" оставляло желать лучшего. И вот на занятиях по этому языку какой-то гражданский штафирка, который вёл у нас русскую и французскую словесность, опрашивал наши знания – не улучшились ли они, часом, за время каникул.

Разговор зашёл о заработке, и учитель выдал очевидность:

– Господа гардемарины, ежели вы не будете учиться, то вылетите с курса. И тогда вместо присвоения почётного звания офицера русского флота получите обычных унтеров, а то, вообще, придётся сидеть на паперти и просить милостыню, чтобы содержать семью. Кто переведёт фразу: «Месье, же не манж па сис жур". Вижу, что это будет Михайлов. Итак, гардемарин, ваша версия?

– Месье, можно, на жопе посижу?

– Как-как вы сказали? Оригинально. В целом смысл фразы вы передали точно, но это вольный перевод, а нужен правильный. Гардемарин Михайлов, ставлю вам кол. Кто переведёт фразу: «Дайте, пожалуйста, несколько копеек на кусок хлеба».

Тут я, вспомнил Кису Воробьянинова с его фразой и сделал примерный обратный перевод:

– Жё не па манже дёпюи сис жур.

– Так, снова Михайлов? Видно, что вы всё лето готовились просить милостыню. Ставлю вам четвёрку. Так сказать, исправлю ваш кол.

Многие мои сокурсники, особенно из богатых семейств, говорили вполне прилично, а я – весьма посредственно. Вот только раз уж попал в это время нищим дворянином, требовалось хорошо знать французский. Пришлось в свободное время брать учебник, уходить в укромные уголки двора и бубнить этот самый язык. Мне взялся помогать Самсон, имеющий хорошие способности к языкам. Правда, он уже басил, отчего немного хромало изящество произношения. Ничего, я пересказывал вслух прочитанные тексты, а с Самсоном разговаривал только по-французски.

С началом учебного года мы снова схватились с отдохнувшим за лето 20-летним Буровичем, который попёр на меня буром. За два месяца ежедневных тренировок я немного раскачал мышцы, так что чувствовал себя более комфортно, дубася кулаками и ногами нападавшего на меня крепыша. Тот махал не меньше меня, но я уклонялся, а он мазал, отбив себе кулаки о двухъярусные кровати. Кто-то «стуканул» и в кубрик ворвался дежурный мичман. Увидев, в чём дело, произнёс: «Господа гардемарины, прошу пожаловать на экзекуцию. Обоим надлежит получить по пятьдесят розог. Будете у меня знать, как кулаками махать».

Вымоченные в воде розги лихо свистели в руках двух списанных с плавсостава пожилых матросов, ныне служащих при Корпусе. Если поначалу попа успевала восстановиться, то после 20 попадания кожа лопнула, отчего стало намного больнее. Короче, с непривычки я еле встал, не представляя, как я буду сидеть на занятиях или на обеде. Правда, Буровичу было ещё хуже, у него ещё и рожа была разбита.