Слева и справа, шагов на сто ничего хоть отдаленно напоминающее лежачего или стоячего человека не обнаружилось. Позади, за спиной, довольно четко виднелся обоз. Все так же безмятежно досматривающий крайние сновидения. А впереди, у воды… То есть там, куда запорожец не пустил меня ночью под угрозой физической расправы, темнело нечто… Достаточно массивное и габаритами смахивающее на здоровенную корягу или присевшего на корточки человека. Ну, или, как я, — вставшего на четвереньки.

«Вот, гад ползучий! Меня заставил в росе купаться, а сам в плавни умываться пошел… — немедленно возмутилось мое обостренное чувство справедливости. — Одним гражданам, значит, белый хлеб и белые «Жигули», а другим — черная икра и черный «Мерседес»? Счас...»

Негодование скачкообразно переросло в неудержимое желание отомстить за попранные права, свободу и равенство. Ну, или хоть как-то компенсировать обиду. Обрести, так сказать, моральное удовлетворение.

В общем, пока не получивший привычной утренней дозы кофеина, головной мозг пребывал в расслабленном состоянии, спинной — взял управление организмом на себя. И древнейшие инстинкты возобладали над хрупким налетом цивилизации…

Я вскочил на ноги, рысью преодолел разделяющие нас три десятка метров, и подъем ступни с ходу «пробил пенальти» по развернутому ко мне седалищу…

Попытался, точнее сказать. Потому что в самый последний момент оно исчезло… Казак упал ничком, а когда моя нога просвистела над ним, извернулся змеей, и лежа на спине проделал со мной другой футбольный прием, «удар перекатом». Бил казак, катился я. Прямиком в воду.

А когда вынырнул, обнаружил Полупуда стоящим на берегу, уперев руки в боки.

— Ты чего это, Петро, на людей спозаранку бросаешься? Приснилось чего?

— Не… Сперва померещилось… — отфыркиваясь и отплевываясь полез я на сушу. — А потом подшутить хотел…

— Угу… — осуждающе помотал головой запорожец. — Шутил один… Потом всем куренем искали… Ладно. Что с убогого взять. Но, в другой раз, сперва, все же, пытайся подумать, прежде чем сделать. Со мной можно, я не обидчивый и добро помню. А над кем иным, даже новиком, так пошутишь и быть тебе нещадно битым. Уразумел?

— Да, батька. Спасибо за науку.  

Что не говорите, а в имидже ущербного умом есть определенные преимущества. Как у ребенка… Всерьез не воспринимают, зато и к разным чудачествам не придираются.

Взглянул Полупуд на мою растерянную физиономию и проявил снисхождение к бедолаге, у которого еще не все дома ночуют. Покивал головой и заговорил о другом. Даже как бы и не ко мне обращаясь.

— Ничего не узнаю. Иной раз кажется — вот оно, нашел. А приглядишься — нет, ошибся. И туман еще этот разлегся. Совсем некстати… Сглупил я… Надо было вчера с факелами осмотреться. Сколько времени зря ушло.

— А что ты ищешь? Может, я увижу?

— Это вряд ли, — Василий в который раз неуверенно огляделся. — Приметы старые… На словах не объяснить. За долгие годы они все изменились и выглядят теперь иначе. Узнать может только тот, кто знает куда смотреть, что искать и что оно похожее.

Полупуд не мог спокойно устоять на месте и, отвечая мне, продолжал похаживать берегом, напряженно вглядываясь в очертания проступающего сквозь редеющую пелену, противоположного берега заводи.

— Где-то здесь, к примеру, валун здоровущий лежал. Не то что сидеть, спать можно. Вот куда он запропаститься мог? Такую брылу и воловьей упряжкой не утащить.

Разведя руки в стороны на всю ширь, — чтобы нагляднее было, о каких размерах он говорит и напоминая при этом пресловутого рыбака, рассказывающего о сорвавшейся рыбине, — казак чуток попятился, зацепился за что-то пяткой и чуть не упал. Оглянулся, и сердито пнул носком торчащий из-под земли камень. Не больше половинки футбольного мяча.