«Как же здесь хоть что-то найти? Как мне двигаться в этом месте? Как я…»

Мысли путались, рассыпаясь на глазах, как некачественный конструктор. Пустота, голодная и всепоглощающая, пожирала их, обесцвечивая, обесценивая.

«Вот почему живым сюда не попасть. Они бы просто не выдержали».

Но… Цветок. Мне нужен цветок.

Пустота безмолвствовала. Разумеется, ей не было и дела до желаний какого-то человечишки. Разве хоть что-нибудь здесь, посреди темноты и тишины, имело силу?..

«Конечно. Пустота голодна. Накорми её эмоциями».

Не знаю, как долго я провисел без движения. Ничего не получалось, ничто не имело смысла. Моей жизни не хватало для освещения Пустоты.

«В сущности, жизни и не было. Только Марьяна».

Прикрыв глаза, я вспомнил её.

Сколько времени нужно, чтобы полюбить безвозвратно? Один вдох. Один взмах ресниц, тонких, как шёлк, и длинных, как секунды угасающего заката. Один шаг, одна ночь, один такт мелодии голоса.

И вот уже погружаешься в мягкую топкую привязанность, ловишь каждое слово, тянешься за шлейфом антрацитовых локонов. Связываешь себя по рукам и ногам, мечась в молчаливом экстазе. Словно ты – осенний лист, а она – игривый ветер, подхвативший тебя, поднимающий всё выше над болотами и городами. И неважно, взаимно ли. При всём своём альтруизме, любовь – парадоксально эгоистичное чувство.

Забирай это. Забирай всё, ненасытная Пустота. Ты захлебнёшься каждым из мельчайших мгновений её омута. Сколько нужно времени, чтобы полюбить? Вечности недостаточно.

И был серый свет. А под ним – поле из бледных цветов. По форме они напоминали маки, но при этом я точно знал, что Пустоцветы на маки совершенно не похожи. Мной овладело непередаваемое чувство ложного узнавания: всё в цветах напоминала мак, кроме стебля, лепестков и сердцевины. Это было не-поле не-маков, бесцветное и бесплодное. Не-живое.

Я протянул руку и сорвал Пустоцвет. Пыль, в которой он рос, зазвенела, застонала, не желая отпускать хрупкие корни из цепких объятий. Пространство задрожало, возмущённое этим единственным звуком, завибрировало вокруг. Сжав стебель в кулаке, я попятился, чувствуя приближение неведомого нечто. Но бежать здесь было некуда, как не было и выхода. Что бы ни преследовало меня, теперь оставалось лишь встретиться с ним лицом к лицу.

Я переоценил свои силы. Едва оно взошло над горизонтом, не осталось ничего, кроме тоски и неизбывного ужаса. Оно смотрело на меня, пронизывало меня лучами Пустоты. И под этими лучами кожа трескалась, словно керамическая корка.

Чёрное солнце нависло над полем, подавляя собой всё остальное. Лишь Пустоцветы потянулись вверх, распустились своими не-лепестками, благоухая отсутствующим ароматом. Чернота светила подавляла меня, являя собой истинную пустоту, средоточие отсутствия. Рухнув на колени, я отчётливо услышал, как они захрустели под тяжестью моего тела.

«Прости… Не справился».

Я почти упал, когда чья-то рука ухватила меня за ворот рубашки, потащила куда-то наверх. Поле Пустоцветов стало стремительно блекнуть, уменьшаться, удаляться глубоко в царящей вокруг серости.

Сжимая в ладони бесцветный цветок, я снова взглянул на солнце, и его чернота вытеснила всякое осознание.

И снова были прикосновения – осторожные, ласковые, поющие на кончиках дрожащих пальцев. Я чувствовал, как плывёт под ними кожа, как затягиваются страшные раны, рваные дыры в боку и груди. Ничего нежнее, ничего ласковее её рук я никогда не знал. И уже не узнаю.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем сквозь сомкнутые веки начал пробиваться тёплый отсвет жаровни, а в носу защипало от привычного душного дурмана. Я застонал и перевернулся на живот, совершенно обессиленный.