– Иначе мозги вышибите? – всё с той же усталостью усмехнулся врач.

– Нет. Расстроюсь просто.

Она напоследок оглядела Сенина.

– На Леля похож. Из сказки Островского, помните?

Врач пожал плечами, потеребил чеховскую бородку-клинышек, вздохнул.

– Не знаю. Возможно…

Из коридора послышался шум. В палату ввалился лысый, в грязной нательной рубахе, боец. Он развернул к себе врача, тряхнул его, приставил ко лбу револьвер.

– Ты что же, гнида очкастая, думал тебе это с рук сойдёт? – медленно проговорил. – Зарезал парня и будто так и надо? Говорили тебе, не режь брюхо, само зарастёт? Ну, говорили? В германскую мы с такими ранами через две недели на ноги поднимались!

– Там абсцесс начался, нельзя было не резать, – сдавленно прошептал доктор, снимая пенсне.

– Ах, абсес? Ах нельзя?.. А ну-ка пошли во двор, там хлопцы, друзья Николкины, познакомиться с тобой хотят.

Вика воткнула в глаз бойцу ствол браунинга.

– Вон отсюда! – зазвенел девичий голос. – Два раза повторять не буду.

– О, да это, никак, краля Щусёва?.. – разглядел её одним глазом боец. Улыбаясь, убрал пистолет в карман. – Ну, хорошо. Как скажешь, красуня.

Вика ткнула сильнее.

– Пошёл!

Лицо бойца дёрнулось от боли, но улыбаться он не перестал.

– Как скажешь…

– И чтоб ни ногой сюда больше.

Лысый, пятясь, вышел.

– Вы это имели ввиду, Пантелеймон Карлович?

– Вроде того, – ответил врач, снова надевая пенсне. – Спасибо вам, Виктория Евгеньевна.

– Вика.

– Да, извините. Вика. Спасибо.

– Не за что. Я договорюсь насчёт охраны. Если кто-нибудь ещё позволит себе нечто подобное, клянусь, он будет расстрелян.

– Ну, зачем же так жестоко…

– Ничего. Революцию не делают в белых манишках.

– Скажите, – неуверенно поднял на неё глаза доктор, – а вы правда… С Щусём?

– Зачем вам это?

Он смешался.

– Извините.

– В конце концов, это моё лично дело.

– Он же убийца, маньяк.

– Мы все тут не ангелы.

– Извините ради бога.

– Ничего. До свидания, Пантелеймон Карлович.

Она последний раз оглядела больного и вышла.

«Красавица, – думал, глядя на неё Сенин. – Валькирия. Дева-солнце»…

Дни шли за днями. Отражались в спокойных глазах большого седого человека. Соловьёв ходил по дорогам, смотрел на вздыбленную войной землю: ощетинившиеся стволами бронепоезда, полёгшие конные лавы, разбитые орудия, сожжённые и рухнувшие хаты, поля в подсохших рубцах могил…

Из конца в конец вывернутой наизнанку страны шли увешанные оружием людские колонны, били в землю копытами, как в барабан, злобные боевые кони, танковые гусеницы выжимали текучую грязь, а травы, высокие, как дети, покорно и трудолюбиво скрывали следы войны, прятали уродства и язвы матери-земли.

Шумела тонкая листва, одинаково радушно принимая под покров зелёного буйства и своих, и инородцев. Ветер играл гривами коней, чубами хлопцев и косами девушек. Всё цвело, билось и полыхало разноцветной чумой, захлёстывало избытком жизни, растекалось песнями, боевыми криками, стонами умирающих, влюблённых и рожениц.

Соловьёв научился ходить в этом действе бесшумно, как тень, и незаметно, как кровоток под кожей. Иногда ему казалось, что его и вовсе нет, пока он не подаст голос или не тронет кого за руку, прося хлеба.

Его подкармливали все воюющие на этой обоюдоострой войне, видя, что он не находится ни на чьей стороне. Он шёл ко всем кострам, не замечая границ, разделивших людей. Гулял по полям сражений, не боясь ни пуль, ни осколков, и те неизменно щадили его. Металл летал совсем рядом с ним, не причиняя вреда, взрывные волны, если и задевали его, то лишь мягко укладывали на землю, словно приглашая отдохнуть и полюбоваться небом.