– Пока нет. Но, думаю, это дело ближайших часов, если не минут.

– Даже минут, – удивился тот. – Ну, тогда сам бог велел топку горячей держать. – Васька, хватит дрыхнуть! Иди сюда, пары разводить будем, – крикнул он в тендер с углём и его подручный с красным, помятым ото сна лицом явился в кабину. – Кидай уголь! – приказал машинист.

– Ирод ты, Захарыч. Такой сон не дал досмотреть, – пробурчал помощник.

Захарыч открывал шторки топки, а Васька кидал внутрь лопаты грохочущего угля.

Котёл разогрелся. Захарыч посмотрел на манометр, стукнул для верности по стеклу суровым ногтем.

– Для гудка хватит. Барышне в самый раз.

Вика, словно не понимая, повернулась к Ергольскому.

– Что значит, «барышне хватит»? Пискнет, как мышь под половицей, и довольно? – капризно вскинулась она. – Владимир, я хочу по-настоящему. Совсем по-настоящему.

– Да будет гудок, будет! – заверил Захарыч. – Может, чуток только послабже, чем обычно. Самую малость.

Вика сдвинула брови, почувствовав себя хозяйкой положения.

– Я хочу настоящий гудок! Настоящий! – капризно заявила она.

Захарыч посмотрел на её нахмурившиеся черты.

– А вы барышня с норовом. Господи, что бы мне не промолчать? Сейчас дунули бы да и дело с концом, – недовольно проворчал он и приказал Ваське. – Швыряй далее. Что б до номинала.

Вика обратилась к Владимиру:

– Володя, вы же понимаете меня? Я оказалась на паровозе в первый и, возможно, в последний раз в жизни. Разве я не имею права погудеть? Издать, так сказать, полноценный гудок. Ну? Это же только один раз. А им всё равно делать нечего, – кивнула она на машиниста и помощника.

Вскоре пламя разгорелось и подняло до нужного значения давление пара в системе.

– Готовьтесь, барышня. Сейчас на весь город рявкните, – нехотя сказал машинист.

– Я готова, – заверила Вика, прижимая к груди открытую дамскую сумочку.

– Тогда хватайтесь вон за ту проволоку, – указал Захарыч, – и тяните, как можно сильнее. – Никому мало не покажется.

– За эту? – на всякий случай переспросила Вика.

– Да, за эту.

Вика взялась за проволоку и потянула её вниз, второй рукой выхватывая из сумочки револьвер и всаживая по пуле в грудь поручику и помощнику.

Рёв гудка заглушил выстрелы.

– А теперь гони вперёд! – прокричала она, направляя ствол в лицо Захарычу. – Вперёд, я сказала! – рявкнула она, выводя старика из ступора, и одновременно блокируя дверь, чтобы не открыли снаружи.

Паровоз тронулся. Сначала медленно, потом всё прибавляя и прибавляя в движении.

В дверь застучали.

– Э, в машине! Ты чего творишь? – закричали снизу.

– Скажи, тормоз проверить надо. Мол, проедешь метров пятьдесят и назад вернёшься, – приказала она.

Захарыч вздрагивающим голосом слово в слово повторил сказанное.

– Стой! – закричали в ответ, почуяв неладное. – Без приказа не имеешь права двигаться!

За дверью под десятком ног громко хрустел гравий.

– Стой, сволочь, стрелять буду!

– Да, всё-всё! Останавливаюсь, не пали! – уже по собственной инициативе ответил Захарыч, выкручивая какие-то вентили и передвигая рычаги.

Через полминуты раздался первый выстрел, звякнуло, разлетаясь, стекло.

– Пригнись, старик! – приказала Вика. – И молись, чтобы никто гранату сюда не кинул.

Паровоз разгонялся всё быстрее. Пули стучали по его бортам, били стёкла. Осколки падали на красивое лицо Ергольского. Один, размером с семечко подсолнуха, лёг прямо посреди зрачка и, раскачиваемый тряской, противно задрожал. Вика отвела глаза.

В разбитом окне появилось усатое небритое лицо и Вика, не медля, выстрелила в него. Лицо исчезло.

– Быстрее, отец! – закричала она Захарычу. – Быстрее!