Ну а сейчас… Пальцы любовно тянутся к ножу. Красивое оружие. Таким посмеешь нарезать капусту, только если ты — лютый еретик и не боишься удара божественного провидения. Только звериные шкуры и снимать.

Шубин не тянет на зверя. Только на гада. Ползучего, ядовитого, мерзкого гада, коих в древние времена насаживали на вилы. Но в принципе, гады — они ведь тоже часть животного мира, да?

Нож и вправду острый. Рассекает рубашку Шубина так просто, будто она из бумаги сшита. Вжих — и все. Опадает на зеленую стриженую травку лохмотьями чья-то попиленная детская площадка города Саратова.

— Ты пожалеешь об этом! — у Петра Алексеевича, кажется, от страха обострился в крови идиот. Он совсем забыл, с кем имеет дело.

Я заглядываю ему в лицо и обнажаю зубы. Нет, не в улыбке. Это оскал, голодный, отчаянный, я давно его репетировала. Даже не надеясь на эту возможность.

— Не пожалею.

Это истина, такая же простая, как прохладный металл кастета, скользящего мне на пальцы.

Не пожалею. Даже если завтра ко мне приедут менты. Даже если получу я не обычный срок за нанесение увечий, а пожизненное или срок в гребаной дурке.

Я. Не. Пожалею!

Кастет оставляет на светлой безволосой груди темные следы. Надеюсь, мне хватит силы, чтобы его ребра поползли трещинами.

О, это дивное ощущение. Я помню, лежала в нашей занюханной саратовской больничке и грезила мыслью, что когда-нибудь верну должок организатору моего избиения.

Жалеть. О мести не жалеют. Ею упиваются. Жалеют о другом.

О том, что ты, дура, попыталась поступить как взрослая. Не стала слушать ни умных подружек, ни в кои-то веки оказавшуюся правой мою долбанутую радикальную маман.

— Он тебе не позволит родить, — твердили они на все голоса, — не позволит. У него жена. Карьера.

— У нас иные отношения, — самообманывалась дура Светочка, — мне ничего от него не надо. Просто он имеет право знать.

Право…

Нужно было уже тогда уезжать из города. Чтобы даже не знал!

Тогда было бы у меня… То, чего уже теперь никогда не будет.

Потому что один аборт сделанный без особой аккуратности может оставить много последствий.

Я останавливаюсь только тогда, когда устает рука. Останавливаюсь, тяжело дыша и рассматривая сотворенную мной картину. Прекрасную картину, из тысячи нюансов оттенков черного и синего. В ушах уже гудит от воплей, оскорблений и мольб.

Сыта ли я? Навряд ли!

Нашариваю взглядом Алекса. Улыбаюсь ему. Бросаю ему кастет.

— Пора тебе стать моим соучастником!

10. Глава 10. Безумная

Козырь ловит кастет, скалит зубы в предвкушающей улыбке.

— Спасибо. Приятно, когда с тобой делятся самым вкусным.

— Не обольщайся, — я фыркаю и кокетливо дергаю плечиком, — это все потому, что у меня рука устала. А вторую мне ты сломал. Давай. Чисти карму.

Да-да, вы не ошиблись, я флиртую с Козырем, стоя рядом со хрипящим от боли, покрытым черными синяками от кастета и подвешенным на крюк бывшим. Почему бы и нет? Что может быть прекраснее?

Пожалуй, только глубокий, мощный удар Козыревского кулака, которым он ломает Шубину челюсть. Черт!

Такой дикий. Сильный. И сколько желания причинять боль рвется из темных недр! Я вижу, как он смакует каждый свой удар. Как примеряется, как выбирает место, чтобы выбить из нашей с ним общей жертвы более громкий вопль.

Боже, помоги мне отвести от него глаза.

Хотя нет. Лучше я их на него выгляжу!

Удар, другой…

Вижу их, вижу, как каждый раз проходит волна по телу Шубина - понимаю, что сама-то бью как девчонка. По сравнению!

— Знаешь, я передумала, — окликаю Алекса, — бросай кастет. Иначе этот урод слишком быстро кончится.