Мое кредо по жизни — возвести стервозность на уровень культа. И пусть мне все преклоняются, раз уж любить не найдет в себе сил ни один человек.

— Как раз наоборот, — Козырю прекрасно удается роль дьявола, он стоит слева, так, чтобы поднос был прямо передо мной, а его рот жаром адской геенны дышит мне на ухо, — мой выбор сделан. Мой выбор — ты. Лучшее развлечение для этого вечера.

Мне кажется — с моего уха вот-вот закапает. Воск.

Интересно, как он это делает?

Для этого вечера… Любой другой мужчина даже случайно проговорив для меня что-то такое, улетел бы в пожизненный игнор, с обязательным мысленным сглазом при каждой встрече.

Только один намек, что я — на время, ничего серьезного, и я посылаю лесом. Даже при том, что даром мне не нужны те серьезные отношения, но “свободный перепих” — тоже не ко мне.

И только Александр Козырь умудрился произнести эти слова так, что я, к своему собственному возмущению, даже польщенно опустила глазки.

— Жалкое зрелище.

Грубый, неприятный, ненавистный голос вклинивается между мной и Алексом, и портит момент.

Шубин, багровый от ярости и ощущений, дергается вперед и скалится как дикий зверь.

— Надо же, как тебя разнежила столица, Светик, — выплевывает он, — краснеешь, как девственница. А сколько было гонору, я больше никому не дамся, никому не подчинюсь.

Я заставляю себя не слушать. Чуть поворачиваю голову, чтобы нашарить взглядом темные глаза Алекса. Он мне поинтереснее Шубина будет. Сжимаю пальцы на нежном черном шелке.

Ну-с, посмотрим!

Почем сегодня отдам я душу?

Конечно, я и не ожидала, что под тканью скрывается целый пыточный арсенал. Увы, но он бы туда просто не поместился.

С другой стороны… Мне ведь обещано, что я получу что хочу. И то, что здесь, под тканью — Алекс предлагает мне с этого начать. С этого сладкого аперитива.

Нож — широкий, злой, охотничий и ужасно острый, это видно по особому рассеиванию света у лезвия.

Кастет — грубый, лишенный девичьей эстетики и милоты, без тошнотворных кошачьих ушек и позолоты, стальной, прекрасный в каждой своей агрессивной грани.

Шокер — милая такая, черненькая штучка, скромно притулившаяся с краю.

— Что, и даже плетки не положил? — сверкаю Козырю в глаза улыбкой. — Какой же ты садист после этого?

— Ты не возьмешься за плеть ради него, — Козырь произносит это слегка снисходительно. Это не похоже на приказ. Только на незыблемую уверенность.

И правда. Плеть — это не для ублюдков. Плеть — для тех, кто представляет значение. Кто готов кормить мою злую гадину. Использовать плеть Госпожи в качестве орудия мести — осквернить её, осквернить саму идею всего нашего местечкового клуба извращенцев.

Мы возводим в культ насилие, делаем боль эстетичным и изощренным видом искусства, проповедуем правило, что любое твое желание может быть исполнено тем, кто готов его исполнять.

Истинный смысл Темы в этом. И привносить сюда её нотки — нельзя. Я понимаю. И Козырь понимает.

И это ужасно. Потому что от таких вот осознаний у меня уже не одна внутренняя шкура расползается по швам. А добрый десяток.

Как отыгрывать этот ущерб — я просто не знаю.

— Я тебя почти ненавижу, знаешь? — шепчу ему в губы, будто это откровение нужно передавать напрямую.

— Это хорошо. Значит, еще чуть-чуть, и мы перейдем на новый уровень, Летучая.

Я издаю смешок, ехидный, язвительный — с немалым содержанием блефа на самом дне. Я понимаю, куда качусь, стремительно и быстро. И не могу остановить это свое падение. Кажется, нужно позволить себе упасть на дно, и оттолкнуться уже от него. Может, из этого что-то и получится.