Козырь приостанавливается, смотрит на меня испытующе. Его тьма, голодная, кровожадная, широко мне улыбается.

— Спасибо, Летучая…

Он прется от возможности распускать кулаки. А еще - его удары очень хорошо поставлены…

Сколько времени он проводит на ринге? Сколько выгребают от него тренера и партнеры по спаррингам? И как вкусно они едят после этого?

Интересно, ужасно!

Каждые пару ударов Козырь сверяет со мной. Достаточно? Недостаточно? А сейчас?

— Мне вызвать скорую или притопим его в этой реке? — во время одной из пауз я как ценитель прекрасного приближаюсь к еле дышащему Барину, и с наслаждением веду пальцами по наливающимся багрянцем гематомам на его груди.

— Тебе его жалко? — хрипло интересуется Алекс, стирая со лба испарину.

Я прищуриваюсь, прикидывая.

Жалко ли мне того ушлепка, который ради собственной карьеры организовал мне два сложных перелома, семь мелких трещин и аборт? Лишил меня того, что я хотела сохранить только для себя. И после этого рассчитывал, что я вернусь к нему по первому же щелчку пальцев, по первому же звонку…

Нет, конечно же. Но…

— Держи, — Алекс широким движением бросает мне телефон, — номер клиники первым в автонаборе.

Кажется, я не отвечала слишком красноречиво.

Кажется, его умение меня понимать, граничащае с паранормальным талантом, уже почти не пугает.

— А адрес? — спохватываюсь я.

— Они знают, куда ехать. Все согласовано с самого утра.

И вправду согласовано. И кажется, машина ждала где-то совсем рядом, потому что двое скептичных мужиков с носилками являются уже минут через пять. И не ведут и бровью, снимая еле трепыхающегося Барина с крюка.

Я иду за ними, потому что хочу растянуть мгновение, подольше посмотреть на размазанного ублюдка, который испортил мне жизнь, до того, как его загрузят в машину скорой.

Хотя нет. Это просто машина, похожая на скорую, но без каких-то опознавательных знаков и кажется, даже без номеров.

— Его подлатают. Объяснят, что пасть открывать — вредно для здоровья и отправят домой, — меланхолично произносит Козырь, стоя где-то поодаль за моей спиной.

— У тебя есть покурить? — я оборачиваюсь к нему и нахожу его у его же машины. Припарковался пятой точкой на капот. Ехидный глазок сигареты, зажатой в углу его рта, смотрит на меня и оранжево мне мигает.

— Нету, — обрубает он резко.

— Ты сам куришь!

— Эта последняя. И она не про твою честь.

— Ну дай, — тянусь к его пальцам как отчаянная наркоманка, — мне надо. Правда, надо…

Мне надо дать ему повод…

Чтобы поймал меня за руку, стиснул её так, чтобы на запястьях остались темные отпечатки.

Надо, чтобы притиснул меня к двери своей машины, и я хлебнула вдоволь запах соли и крови — запах мести, распитой на брудершафт.

И он…

Конечно же, пользуется моментом. Он и не мог его упустить. Он же Козырь, в конце концов.

— Надо? — заламывая мою руку за голову шепчет Алекс. — Ну тогда держи.

Он затягивается глубоко, так, что сигарета в его зубах прогорает аж до фильтра, а потом — сигарета падает на асфальт, а Алекс — падает на меня.

Раскаленный дым, горький, горячий — он вдыхает мне в рот, будто присыпая пеплом обнаженную, лишенную даже кожи душу.

Говорят, месть опустошает. Говорят, месть не насыщает. Говорят…

Люди любят говорить, как ни крути. И врать, и оправдываться люди тоже любят.

Моя месть, вожделенная, выдержанная в течение нескольких лет, кружит мне голову сильнее любого вина. Я сейчас по-настоящему пьяная. И способна на любую глупость.

Сойти с ума по целующему меня мужчине? Легко! Раствориться в нем без следа? Кажется — еще проще!

Кажется, это меня он месил кулаками.