На мою реплику она кивнула, соглашаясь.

— Я уже три таких съела. Скоро лопну.

— Их ещё вкусно — с мороженым, — подала голос Саня, не поднимая на меня глаза. — Которое как шарики.

— О-о-о-о, ну ещё бы! — с энтузиазмом подхватила я. — А ты с каким больше любишь? С белым? С шоколадным?

— С апельсиновым.

— Ого, а я апельсиновое, кажется, никогда и не ела.

Саша подняла на меня глаза, будто проверяла, не вру ли я. Такая большая, а апельсинового мороженого не ела.

— Правда, — улыбнулась я. — Ну, ягодное точно ела. Но чтобы чисто апельсин, не припомню.

— Я попрошу Ирину Михалну, чтобы приготовила. Она мне делает. И вам сделает.

Моё сердце пело от радости. А вместе с тем в душе начинало ворочаться сомнение, порождённое так и не вытравленным до конца синдромом самозванца. Да ребёнок же никакой не проблемный. Мне и стараться не приходится — она сама идёт на контакт.

Может, стоит сказать Булатову, что не обязан он мне такие деньжищи платить? Если всё что мне придётся делать, это просто общаться…

И раз уж об этом речь, то делать выводы пока рано. Надя, это чудовищно непрофессионально — что-то резюмировать, даже не попытавшись копнуть вглубь. Как раз общение и покажет, стоит ли мне расслабляться, или к настоящей проблеме я пока даже и не приблизилась.

— Значит, дружите с Ириной Михайловной?

Саша кивнула.

— Это здорово. Не знаю, что рассказал тебе… папа, но с сегодняшнего дня я живу у вас. Видимо, вместо вашей прежней няни.

— Да, он мне сказал.

Он. Надо бы проследить, как она его всё-таки называет. Кем она его считает. Потому что для меня вся эта история с отцовством пока выглядела очень запутанной.

— Надеюсь, ты не против.

Саша замотала головой, бросила на меня робкий взгляд.

— А вы не уедете?

В её взгляде сквозила такая недетская тоска, что у меня даже горло свело и пришлось кашлянуть.

— Нет, не планирую. А почему ты спрашиваешь?

— Ну… другие уезжали.

— То другие, Саша. Я никуда не денусь.

И, кажется, она мне поверила, потому что глаза её посветлели, а на лице едва-едва обозначилась улыбка.

— Знаешь…

Страшный треск оборвал меня на полуслове. Незнакомый мне парень, заносивший в кухню какую-то здоровенную упаковку, пошатнулся под её весом, и эта самая упаковка полетела у него из рук.

Саша молнией вскочила со своего места и… остолбенела.

Чертыхнувшись, я вылетела из-за стола и загородила собой ребёнка, пока из упаковки на пол во все стороны валились какие-то баночки — по виду, из-под специй.

В мои мягкие брюки по бокам мёртвой хваткой вцепились детские ручонки. Саша прижалась ко мне всем телом и тряслась.

Господи боже…

Парень, покраснев до корней волос, уже извинялся и собирал раскатившиеся по полу баночки. На помощь из соседнего помещения, где шли приготовления к будущему обеду, поспешил привлечённый шумом персонал. Я бы тоже помогла, но моим приоритетом была Саша.

Я осторожно накрыла своими ладонями окаменевшие в судороге кулачки, легонько их потёрла.

— Ш-ш-ш-ш, всё хорошо. Всё хорошо. Я тебя держу.

Тихонько надавила ладоням вниз, и кулачки разжались достаточно, чтобы освободить ткань. Я отпустила одну ручонку, повернулась и тут же опустилась на корточки. Обняла Сашу, дождалась, когда она обхватит мою шею руками, прижала к себе и принялась гладить её по спине.

— Всё хорошо. Я здесь. Я рядом. Я с тобой.

Итак, её пугали громкие звуки. Настолько, что это вгоняло девочку в ступор. Наверное, не ошибусь, если предположу, что это может быть как-то связано с теми самыми трагическими событиями, о которых упоминал Булатов.

Когда мне удалось немного её успокоить, усадить рядом с собой и уговорить сделать несколько глоточков чая, я всё-таки попыталась хоть что-то для себя прояснить: