Герцогиня медленно повернула голову, и на ее красивом белом лице отразилась такая мука, что сделалось едва ли не стыдно. Она кивнула:

— Да-да… Не сомневайтесь, моя дорогая, вас отблагодарят за услугу. Прощайте.

Словно в тумане Луиза смотрела, как фигура мадам де Ларош-Гийон исчезает за дверью. Не в силах больше стоять на ногах, она в изнеможении опустилась в кресло и утерла лицо ладонями.

Не может быть…

12. 12

Луиза сидела в каком-то тупом оцепенении. Не было даже мыслей. Лишь оглушающее, пугающее биение сердца и ощущение нехватки воздуха. Она ждала, что вот-вот дверь снова откроется, и мадам скажет о том, что не забыла своего обещания. Иначе… Но ничего не происходило. Долго. Невыносимо долго. И это молчание значило только одно — Луизу выставляют. Мадам передумала или… даже не собиралась держать слово.

Из морозного озноба кидало в нестерпимый жар, грудь давило. Луиза буквально чувствовала, как кожа покрывается нервными красными пятнами. Неужели этим и кончится? Проделать такой путь, чтобы остаться ни с чем? Впустую потратить столько отцовских денег? И возвращаться в Рошар с видом побитой собаки? Луиза не могла даже представить, как посмотрит в глаза отцу. Позорное возвращение будет означать капитуляцию. И неизбежный брак с Бурделье — отец больше не станет терпеть капризы. Да и Луиза уже просто не посмеет возразить. А как будет злорадствовать Франсуаза…

Луиза порывисто уткнулась лицом в ладони, чтобы задушить отчаянный всхлип и, наконец, разрыдалась. Горько и безутешно. И выходящие слезы будто освобождали место какой-то звенящей злости. На саму себя, на собственную наивность. И на самонадеянность… Это платье, жемчуг… Дура!

Она нервно терла лицо, глубоко дышала, пытаясь успокоиться. Обида жгла внутри раскаленными углями. Почему она оказалась такой глупой? Лишилась рассудка от выпавшей «удачи»! Ослепла! Ведь все было как на ладони… Но Луиза хотела верить в сказку. И только теперь все безупречно собиралось воедино. Мадам де Ларош-Гийон ловко сделала из провинциальной дурочки надежного посыльного. Иначе с чего бы такой блистательной даме снисходить до покровительства первой встречной?

Луиза жалела, что не рассказала о футляре отцу. Или тетушке. Но еще больше — о том, что не вытащила записку. Это было бы достойным ответом на подлость герцогини. Теперь Луиза не сомневалась — жемчужная брошь не имела никакой цены. Но сейчас было безвозвратно поздно. Хотелось бы иметь такую власть, чтобы переместиться во времени немного назад, в тот момент, когда Луиза еще не вышла из портшеза… Святое писание учит подставлять вторую щеку… но гораздо практичнее ударить обидчика в ответ. Чтобы впредь было неповадно. Но теперь поздно.

Луиза услышала шаги, порывисто подняла голову с совершенно безумной надеждой, от которой самой же стало стыдно, но увидела, разумеется, не мадам, а уже знакомую девицу в лиловом. Та смерила ее пренебрежительным взглядом:

— Прошу следовать за мной.

Луиза поднялась, оправила платье, дорожный плащ на плечах. Старалась держаться по возможности прямо и гордо — не хотела выглядеть побитой собакой. Пошла за провожатой уже знакомой анфиладой, но опять не смотрела по сторонам. Наблюдала, как колышутся с приятным жестким шорохом волны изумительной лиловой тафты.

Девица спустилась в прихожую, порылась в складках платья и протянула Луизе бархатный кошель на витой тесемке:

— Ее светлость благодарит вас за услугу.

Луиза с каким-то затаенным ужасом смотрела, как покачивается набитый кошель в тонких пальцах посланницы. Как маятник. Гордость требовала развернуться и уйти, не притронувшись к этим деньгам… но бедность советовала иначе. Это было невыносимо. Сейчас Луиза, как никогда, понимала отца. Внутри словно подцепили раскаленными клещами и выкручивали. Грудь сдавило нестерпимо, в висках теплело, в ушах нарастал шум, будто гудел лес под порывами шквального ветра. Чудовищный выбор: между нуждой и честью.