Сглатывая, царапаю иссушенное горло.

— С добрым утром, — раздается недовольный голос Камиля. — Ну ты и спать.

Смущаюсь и отхожу на шаг назад. Взглядом фиксирую время на часах внутри старой покрышки. Всего лишь семь утра!

Мои босые ступни не ощущают ни песчинок, ни крошек под ногами. А эти трое верзил и обуви не снимают в коридоре.

Расчесывая шею, задумываюсь над тем, что со старой шиномонтажкой точно что-то не так. Большим пальцем задеваю очередной засос от Яна. Когда он прекратит это делать?

— Сегодня без кофе, пучеглазая.

Безумно хочется закатить глаза и всыпать по первое число, как бы выразился дедушка. Но тон Камиля, который стал чуть мягче, не говорит о том, что брат Яна резко ко мне подобрел.

— Но есть леденец. Можешь пососать, — ведет бровями, заигрывая. На столе оказываются несколько мятных конфет в зеленом фантике.

Я совсем краснею, когда Кам и Раф начинают ржать. Им эта пошлая шутка показалась смешной.

Ян все им рассказал? Про эту ночь, про... Нас?

Какой же стыд! До сих пор пытаюсь принять тот факт, что я жадно раздвигала ноги перед бандитом, когда тот пялился мне прямо туда! Я стонала, шептала его имя, кусала его губы, впитывала его запах. А Ян... Облизывал палец в моей смазке.

Срываюсь с места и убегаю в спальню. Дверь захлопываю, что стены сотрясаются. В самый последний момент слышу недовольное шипение Борзова:

— Оторву. И не посмотрю, что брат.

Смех прекращается, потому что он не шутил. Ян вообще не шутит.

Стягиваю с себя футболку через голову и отбрасываю ее на кровать. Потом надеваю спортивный костюм, прочесываю запутавшиеся волосы пальцами и в бесполезной попытке пробую утихомирить разбушевавшееся сердце.

Перед тем как вернуться на кухню, делаю глубокий вдох. Воды я так и не выпила, да и желудок просит забросить в него хоть кусочек сыра.

Ступаю медленно снова босыми ногами.

Двое братьев уплетают что-то вкусное из глубоких тарелок, Ян продолжает стоять у плиты. Сегодня он без футболки, в одним широких штанах. Несмотря на толстый слой рисунков на его теле, я все равно вижу, как перекатываются его мышцы, когда Борзов что-то делает: мешает, достает посуду с верхней полки, открывает ящик со столовыми приборами.

— Каша сейчас будет, — говорит, не оборачиваясь.

У меня в животе вновь протест ощущается тяжелым комом. Поджимаю губы и пытаюсь донести все до Борзова. Он же умеет чувствовать мои мысли на расстоянии?

— Садись, — приказывает, мазнув взглядом по моим ногам.

Скрещиваю руки и остаюсь стоять.

Из звуков на кухне остается только стук ложек о керамические блюдца, из которых едят братья. Спина Борзова напрягается, и на вид она кусок отколотого камня.

— Тебе нравятся мои уроки? — говорит безучастно, но нескольких недель бок о бок с бандитом научили меня: его спокойствие или равнодушие часто профессиональная маска. Такие, как Ян, никогда не бывают расслаблены.

Глазами скольжу по натянутому торсу Борзова, когда он оборачивается лицом ко мне. Я трогала кубики, царапала их ногтями, и мне нравилось. А сейчас внутри опустошенность.

— Не хочу кашу. Не люблю я ее, — от напора бандита у меня срывается голос.

— А что любишь? Леденец?! — почти выкрикивает.

Камиль прыскает от смеха. Вновь хочется убежать, чтобы спрятаться в четырех стенах.

— Села!

Его голос мощнее боксерского удара. Меня отталкивает назад, и я плюхаюсь в кресло. Борзов накладывает ненавистную мне кашу и передо мной ставит тарелку. Ложку заворачивает в салфетку и передает из рук в руки.

Надо бы поблагодарить, но я молчу и опускаю взгляд на еще дымящуюся субстанцию ненавистной мне овсяной каши. Там еще и изюм.