– Держи, накинь на себя, – увидев, как я безуспешно пыталась собраться с духом, Глеб стянул с себя футболку и протянул мне.

– А как же… – тут я вновь зависла.

Теперь уже здравые мысли точно покинули мою голову. Он собрался с голым торсом зависать с ребятами? Чтобы девчонки окончательно голову потеряли?

Если уж даже меня вело от одного вида невинного мальчишеского обнажения.

– Мы же на пляже, – виновато улыбнулся Вознесенский, пожав плечами. – Не парься, я отвернусь.

И действительно отвернулся, как только я дрожащей рукой приняла принадлежащую ему вещь. Вторую за сегодняшний вечер!

Когда я отняла обе руки от грозящей выставить на показ мои прелести блузки, сердце совершило кульбит. Футболка пахла Глебом. Терпкий аромат, пропитанный запахом морских волн и солнца с едва уловимыми нотками стирального порошка. Головокружительно и так…по-настоящему.

Я надевала его футболку настолько медленно и аккуратно, словно это была самая дорогая на свете вещь.

Так оно и было, вероятно. Ведь нет важней вещей, что дороги сердцу.

– Я все, спасибо, – кое-как закончив с переодеванием, произнесла тихо, и Глеб обернулся. – Но Маша права. Мне не место среди вас. Я лучше пойду обратно в комнату и…. – было больно признавать правоту противной соседки.

Но ведь она явно уже растрещала о моем позоре ребятам. Как я после такого буду спокойно находиться среди остальных?

Да и расспрашивать Глеба сейчас о первой ночи в лагере тоже казалось неуместным. Не после всего этого.

– Возможно это твой последний шанс влиться в коллектив, – нахмурившись, проговорил Вознесенский, в упор не видящий проблемы.

А она была буквально у него под носом. Стояла, скромно пряча руки с порванной блузкой за спиной. В его футболке и полностью окутанная его запахом.

– Ты же не собираешься до конца жизни быть изгоем? Думаю, это неприятно.

Слова Глеба стали для меня последней каплей. И без того расшатанные нервы сдали.

Вот значит кем он меня считает? Изгоем…

– А, знаешь, – тщательно подбирая слова, вымолвила. – Я никогда и не хотела становиться частью такого коллектива. И не захочу, – выдавила с отчаянной ненавистью, и, резко развернувшись на пятках, поторопилась в сторону лагеря.

Теперь мне уже было плевать на то, споткнусь ли я обо что-либо в темноте. Ни один даже самый яркий фонарь не помог бы прозреть глазам, которые застилали слезы.

К черту Машу и ее глупые придирки! К черту Яну и ее сомнительное сопереживание! К черту остальных ребят с их насмешками и косыми взглядами… К черту Глеба!

– Кира! – его окрик прозвучал в унисон со стуком моего сердце.

Что-то в груди надорвалось, истончилось до предела, зависнув как те самые пуговицы, в подвешенном состоянии.

– Что? – я остановилась, но не обернулась.

Наверняка, мой голос прозвучал жалко. Но разве это было важным?

Важнее всего в тот момент стало одновременные ощущения близости и равнодушия человека, который всё-таки не считался со мной. Никогда.

Шло время, но Глеб так ничего и не сказал. И тогда я окончательно решила покончить со своей гонкой за разгадку тайны загадочного незнакомца.

Да и зачем теперь мне это? Падать, так и не научившись летать, было очень и очень больно.

12. Глава 12

Наше время.

Именно на следующий день своего пребывания в лагере я узнала, насколько была неосмотрительной. И никакие линзы тогда не помогли бы мне разглядеть собственную же глупость.

Потому что — фотография! Чертова фотография, о которой я и думать забыла, оказалась у каждого подростка в лагере.

Мне до сих пор неясно, было ли это ответом Вознесенского на мои грубые слова или он действительно входил в число больных придурков, но факт оставался фактом.