– Вызнать хотел, что за хлебы ты диковинные пёк? У батюшки твоего спрашивал, он говорит – не знает.

Тамир улыбнулся.

– Нет в том никакой тайны. Душу вложишь – всё получится, – сказал, а сам почувствовал, как в горле вдруг запершило.

Лишь в этот миг понял обережник с опозданием, что ничего у него от того времени не осталось. Кроме памяти. Да и та уже поблекла, выцвела. Будто не с ним всё было. Не его мечты, не его надежды… Оттого, видимо, и следующие слова произнес он мягко, без прежней отрывистой сухости:

– Ты главное, Яська, помни о том, что хлебы твои – это чья-то радость. Вот испортишь замес – радости кого-то лишишь. Ну, сам подумай, не поднимется опара, сделаешь калач, а он выйдет – сухарь-сухарем. Купит его, скажем, парень, захочет девку побаловать, а она об этот калач зуб сломает.

Мальчишка прыснул, а Тамир вдруг, сам не зная – зачем, потрепал его по вихрастой макушке:

– Дело своё делай так, чтобы тебя за него словом добрым вспоминали.

Яська осмелел, почувствовав отеческое касание ладони на затылке, и спросил:

– А пойдем завтра утром – попробуем?

Колдун посмотрел на него с горькой улыбкой, которая сразу словно раскрасила его жёсткое бледное лицо:

– Дурень ты. Кто ж этот хлеб купит?

Паренёк непонимающе хлопал глазами. Его, ещё детский, умишко не охватывал всего того, что мигом разумеют взрослые.

Тамир пояснил:

– Забыл, как вчера полдня блевал, когда я тебе мяса своим ножом отрезал? Колдунов, Ясень, все сторонятся. Мертвечину мы за руку водим. И нет той воды, которой я отмоюсь.

Мальчишка понял. То ли оттого, что назвал его наузник взрослым именем, то ли оттого, что объяснил хорошо. Но уразумел: такого, как стоящий рядом мужчина, к покойникам зовут, а не к печи. Боятся люди колдунов. Боятся до одури. Как сам он – Яська – боится...

Тамир уехал на следующее утро. Обнял отца, оставил на столе тяжёлый кошель с деньгами: «Чтоб горшки в печи пустыми не стояли» и был таков. Строк украдкой смахивал слёзы, глядя вслед сыну. Куда и зачем он едет, какая нужда его гонит в дорогу? Старик не спрашивал. Сердцем понимал: всё чужое тут Тамиру – и город, и дом, да и сам он. А потому отец молил Хранителей послать его единственному ребенку мира на том нелегком пути, который суждено было обережнику пройти в одиночестве и ночной мгле.