— Обещаю вам, мадемуазель. — Граф поклонился. — Надеюсь, и вы не будете жестоки к обоюдным чувствам двух людей, понимая всю сложность наших обстоятельств.

Я помолчала, а затем повела рукой в сторону двери.

— Спокойной ночи, граф. Рассчитываю на то, что ваши дела будут столь же безупречны, как и ваши слова. Я Каролине не враг, а самый верный друг, это главное, что вы должны уяснить. Благодарю за разговор.

Я протянула ему одну из свечей, чтобы он мог осветить себе путь в коридоре. Оливье де Граммон принял ее, поклонился еще раз и вышел за дверь.

Наверное, если бы не эта тусклая свеча, я бы не увидела, как он оборачивается и смотрит на меня. Один поворот головы, один взгляд, одна леденящая кровь улыбка… Всего одно мгновение.

Темное пламя в его глазах едва не сожгло меня живьем.

Я моргнула.

Граф удалялся от библиотеки. И никакого пламени, кроме свечного, в коридоре не было.

18. 6.3

До кровати я добрела уже совершенно обессиленная. Заглянув к Каролине и убедившись, что она легла спать, я наконец осчастливила своим появлением Татин и, обойдясь минимумом ее помощи, быстро отпустила девушку. Закрывая глаза и проваливаясь в сон, я понадеялась, что, может, хоть завтра меня ждет спокойный день. Уедут гости, и я смогу наконец выдохнуть.

Конечно я ошиблась.

Еще до завтрака я помчалась к герцогине Мадлен, чтобы окончательно утрясти вопрос с господином де Вассоном. Благо, утренние приемы не были для этих веков чем-то из ряда вон выходящим. Высокопоставленные вельможи могли принимать визитеров и решать хозяйственные, судебные и прочие вопросы, даже не вставая с кровати, или во время своего долгого облачения. Собственно, вполне логично: пока сеньор лежит в кровати или путается в рукавах рубашки, его проще поймать для разговоров о делах. А то выйдет из спальни, ускачет на охоту — и ищи-свищи его в поле!

Так встречали посетителей и короли, и герцоги и их жены. Пройдет пара столетий — и слово «будуар» прочно войдет в европейский лексикон… Ну а пока я на правах хозяйки дома просто нанесла утренний визит герцогине в выделенных ей покоях. Ведь, как известно, кто ходит в гости по утрам, тот вообще молодец.

Посекретничав с Мадлен и получив от нее заверения, что она лично переговорит с прытким господином Вассоном-старшим, я вместе с Каролиной и нашими гостями отправилась на утреннюю мессу в замковую часовню.

Событие было, с одной стороны, рутинное, а с другой, не совсем мной ожидаемое, ведь своего священника в шато теперь уже не было — мы оказались не в силах оплачивать его услуги. Однако виконт де Бейль, еще вчера узнав об этом «прискорбном обстоятельстве», сказал, что не может ни дня обойтись без службы, и раздобыл для нас на одну мессу какого-то деревенского кюре.

Поначалу я заволновалась, ведь до этого мы с сестрой лишь совершали утренние, вечерние и «предобеденные» молитвы. То есть совершала Каролина, а я вроде как болела, потом же… Честно говоря, я не знала ни одной молитвы на латыни, кроме первых строк в «Отче наш» и «Аве Марии», которые как-то сами врезались в память, когда одно время (еще в своем мире) я под настроение слушала григорианцев и Марию Каллас. Единственное, что я могла — тихо молиться своими словами: в конце концов, после всего случившегося мне было о чем поговорить с Богом.

Но настоящая месса — это уже более серьезное испытание.

Все, однако, прошло лучше, чем я боялась. Я просто повторяла все действия вслед за сестрой: омочить персты в чаше у входа в часовню, перекреститься (в нужную сторону!), выслушать литургию, когда надо преклоняя колени и молясь, — и как-то справилась. «Нужно все-таки будет выучить хоть основные молитвы», — подумала я, по тридцатому кругу бормоча: «Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen Tuum»[1].