Она вырывается, как дикая кошка, но её слова тонут в музыке и общем шуме. Я выхожу на улицу, открываю дверь машины, разворачиваю её и закидываю на переднее сиденье.

— Сиди и не открывай рот, — мои глаза тёмные. Голос — ледяной.
— Или я тебя к чёртовому сиденью привяжу.

— Ты сумасшедший!

— Я предупреждал. Но ты захотела, чтобы все смотрели.

— Я не твоя собственность!

— Нет. Ты хуже. Ты — моя одержимость. А одержимость не отдают на растерзание толпе.

Она замолкает. Грудь ходит ходуном. Глаза блестят. То ли от слёз, то ли от адреналина — неважно. Она дрожит. Но не от холода. И не совсем от злости.

А я сажусь рядом. Завожу двигатель. И знаю: эта ночь ещё не закончилась.

Эвелин молчала всю дорогу. Словно инстинкт самосохранения внезапно напомнил о себе. Хоть что-то у неё ещё работает. И слава богу — потому что я был на грани. Одно неправильное слово — и я бы действительно мог её придушить. Не в переносном смысле.

Злость всё ещё бурлила под рёбрами. Она выбрала это платье, этот стол, эти взгляды. Она знала, что я буду смотреть. Она хотела, чтобы я смотрел. А потом ещё и осмелилась удивляться, когда я не выдержал.

Мы подъехали к жилому комплексу. Я заглушил двигатель и повернул голову — и на секунду не поверил своим глазам. Она спала.

Чёрт побери. Сначала доводит меня до безумия, а потом, как ни в чём не бывало, просто отключается.

Её лицо расслаблено, дыхание ровное. Волосы рассыпались по плечам, а тело немного сдвинулось в сторону, будто она искала опору в чём-то, чего давно нет. Неудивительно, после такого количества алкоголя. Но всё равно. Это было… неожиданно. И немного разрядило то, что я до сих пор сжимал в кулаках.

Я вышел из машины, обошёл её сторону, открыл дверцу и осторожно наклонился. Она даже не пошевелилась, когда я просунул руки под колени и за спину, поднял её на руки. Тёплая. Мягкая. Беззащитная. Впервые за долгое время — тихая.

Я занёс её к лифту, поднялся на свой этаж и открыл дверь кодом. Квартира встретила меня привычной тишиной. Включил приглушённый свет. Занёс её прямо в спальню.

Скидываю с кровати подушки. Кладу её осторожно, насколько это возможно в моём состоянии. Её нога свисает с края, платье сдвинулось вбок, блёстки царапают кожу на бедре. Она что-то пробормотала, слегка повернулась и распахнула глаза.

— Слишком колючее, — сказала она хриплым, пьяным голосом, наполовину не понимая, где находится. — Я его сниму…

Её пальцы дёргают блестящую ткань у плеча. Она тянет за молнию на спине, но не может дотянуться. Её взгляд поднимается на меня, и глаза немного фокусируются.

— Поможешь? — голос почти шёпот, почти просьба. Не похож на ту Эвелин, которая полчаса назад ругалась, как с трибуны.

Я стою, глядя на неё сверху вниз. Она лежит в моей кровати, с растрёпанными волосами, в платье, которое блестит, как искушение. И просит.

— Оно такое колючее… — её голос дрожит, тихий, почти детский. Будто она не девушка, что только что танцевала на столе, а уставший, растерянный ребёнок.

А я до сих пор не могу сдвинуться с места. Словно в трансе.

— Сними его с меня…

— Чёрт, — тихо бормочу я и тянусь к молнии. Медленно расстёгиваю, но не трогаю ткань дальше. Не снимаю. Просто… жду.

Эвелин и алкоголь — комбинация хуже, чем бензин и огонь. Она хоть понимает, что делает?

Её руки тянутся к платью, скользят по ткани, начинают стягивать его с плеч. Движения медленные, расслабленные, но потом она замирает. Может, мозг всё-таки включается?

— Мне нужна твоя футболка… — язык заплетается, слова звучат смазано, но я понял.

Вздыхаю. Поднимаюсь и иду к гардеробной, достаю одну из своих футболок. Чёрная, мягкая, чуть растянутая. Когда-то считалась любимой. Я бросаю её ей в руки.