— Иногда, когда я очень не хочу плакать, — добавляет она, глядя в пол, — я представляю, что рядом кто-то есть. Даже если молчит. Просто сидит. И не уходит.

— Это не работает, — говорю я.

— Поэтому я и пришла, — тихо.

Я усмехаюсь. Она говорит так, будто правда считает, что я способен быть тем «кем-то». Тем, кто просто не уйдёт.

— Я знаю, ты злой… Но с тобой мне не страшно.

Эти слова осели где-то под кожей. Глубоко. Прочно.

— Можно мне сесть на твою кровать?

Её голос — как ветер, пытающийся просочиться сквозь трещины в броне. Я мог бы сказать «нет». Мог бы закрыть дверь. Выгнать. Как делаю со всем, что лезет в моё пространство. Но что-то в ней… Мне интересно, что ещё она скажет.

— Залезай, — бросаю. В голосе равнодушие, которого на самом деле нет.

Потому что, чёрт, я ненавижу, когда кто-то нарушает границы моего пространства. Но её вторжение — не как у остальных. Оно тихое. Хрупкое. И от него не хочется кричать — хочется смотреть.

Она осторожно забирается на край кровати, будто боится что-то сломать. Её колени поджаты, это пышное платье — ещё больше блёсток, ещё больше розового, ещё больше диссонанса. И в то же время — странно вписывается в эту тёмную комнату.

— Что ты читал? — спрашивает она, заметив книгу, которую я всё ещё держу в руках.

— 1984, Джордж Оруэлл.

— Хм… никогда не слышала о ней.

Я отвожу взгляд. Конечно, не слышала. Она носит блёстки и верит, что доброта спасёт мир. Она ещё не знает, что миру плевать на спасение.

— Неудивительно, — говорю. — Принцессы такое не читают.

— Принцессы?

Её брови поднимаются. Улыбка появляется на лице, но глаза снова становятся серьёзными.

— Принцессы читают сказки. Где добро всегда побеждает, а чудовище влюбляется в невинную девушку. — Я переворачиваю книгу лицом вниз, кладу рядом. — В этой истории добро умирает, а чудовище смотрит, как мир гниёт изнутри. И не отводит глаз.

— Если я принцесса, то, наверное, потерянная, — говорит она.

— В этом доме все потерянные, — отвечаю. — Просто некоторые из нас научились не показывать этого.

Мы сидим в полумраке. Она — в своём розовом мире. Я — в своём бетонном.

— О, у тебя есть Маленький принц? — её голос почти восторженный, по-детски искренний. Она указывает пальцем на мою полку, где книга стоит среди более тяжёлых, мрачных томов.
— Почитаешь мне его?

Я бросаю на неё взгляд.
— Тебе десять. Ты что, читать не умеешь?

— Умею, — бормочет она и отводит взгляд. — Но мама больше мне не читает, говорит, я уже взрослая…

В её голосе что-то сжимается. Не каприз, не прихоть. Что-то тихое, почти неуловимое — утраченная нежность, которая для ребёнка должна была быть нормой, но стала исключением.

Я ничего не говорю. Просто встаю, иду к полке, беру книгу. В моих руках она кажется маленькой. Бело-голубая обложка, чуть потёртая. Не от времени — от того, что её много раз держали в руках. Прикасались. Снова и снова.

Я сажусь обратно. Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, будто не верит, что я действительно это сделаю.

— Но только одну главу, — говорю.

Она быстро кивает и подтягивает колени к груди, садится ближе, будто это священное действие, и, не дай бог, его испортить.

Я открываю книгу на первой странице. Начинаю читать.

— «Это было шесть лет назад. Что-то сломалось в моём самолёте...»

Перелистываю страницу, пропускаю вступ — ищу место, которое всегда держал в голове.

Нахожу.

— «Самого главного глазами не увидишь…» — читаю медленно, улавливая, как она будто затаила дыхание. — «Зорко одно лишь сердце».

Её плечи немного опускаются. Голова склоняется набок. Она ещё не спит, но уже где-то там — в пространстве, где можно быть ребёнком.