— Я голодная...

— Эвелин.

— Что? Я хочу перекусить. Не все из нас — роботы с титановыми нервами, — обиженно подтягиваю к себе подушку, закрываю глаза, будто объявляю забастовку.

— Что ты хочешь перекусить? — его голос становится мягче.

Я слышу, как он немного приближается. А потом — чувствую: его пальцы осторожно касаются моих волос, откидывая прядь за ухо. И это… это как разряд тока по позвоночнику. Лёгкий, тихий шок, пробуждающийся где-то глубоко под кожей.

— Клубнику… или виноград… или сэндвич… — бормочу почти сквозь сон. — А лучше зефир. Но только белый. Розовый — это зло.

Он смеётся. По-настоящему. Низко. Ненавязчиво.

— Принцесса и её капризный аппетит, — вздыхает, но уже встаёт. — Ладно. Оставайся здесь. Я принесу тебе твои деликатесы.

— С зефиром, — напоминаю сквозь подушку. — Белым. Если принесёшь розовый — объявлю голодовку.

— Угроза принята, — бросает он уже от двери. — Надеюсь, ты знаешь, как выжить без меня.

Я закрываю глаза. В комнате стало теплее, чем было. Тише. Спокойнее. Но ни одна часть меня не хочет признать, что всё это — благодаря ему.

Потому что я не должна чувствовать себя в безопасности с человеком, который однажды научил меня, что именно он — самая большая угроза.

— Эвелин, ты уснула за пару минут? — матрас подо мной прогибается, и его голос звучит совсем рядом.

— Я не сплю... — бормочу сквозь вздох, пытаясь разлепить веки.

— Завтра последний день сдачи, ты же знаешь, — говорит он, и пальцы скользят вдоль моей спины — едва касаясь, будто случайно. Но мы оба знаем, что случайностей между нами давно нет.

Это ощущение... спокойное, тёплое, уютное — будто запретное. Если я действительно открою глаза, оно исчезнет, правда?

— Мг... — только и успеваю пробормотать, подвигаясь ближе.

Голова оказывается у него на коленях, и я вдыхаю воздух, который пахнет им. Его худи, его кожа, что-то до боли знакомое — до нервного щекотания по всему телу.

Он не двигается. Не говорит ничего. Просто кладёт одну руку мне на волосы, а другой медленно, сосредоточенно гладит плечи. Круговыми, мягкими движениями. Будто успокаивает. Или... изучает.

— Я думал, ты закатишь мне скандал, — наконец произносит он, очень тихо.

— Могу оставить на утро... — мурлычу сонно. — Если сильно попросишь…

Ашер хрипло смеётся, и я чувствую, как вибрация его смеха проходит через бедро и отзывается у меня в скуле.

— Ты — самое невыносимое существо из всех, кого я встречал, — говорит он.

— И ты меня обожаешь, — бормочу в ответ, не открывая глаз.

— Я этого никогда не отрицал, — его голос ложится на кожу почти шёпотом, как одеяло, которого всегда не хватало.

На мгновение кажется, что это — сон. Что это моя больная фантазия подсовывает мне такие фразы, чтобы сделать вечер хоть немного менее катастрофичным. Потому что Ашер не говорит таких вещей. Не может. Не имеет права.

Но сейчас так хорошо… его рука в моих волосах, тепло его бедра под щекой, спокойствие — такое, какое бывает только в фильмах или в тех редких моментах, когда жизнь кажется не такой уж ужасной.

Я просто немного посплю. Буквально минутку. А потом проснусь, допишу реферат, расставлю все точки. И устрою скандал. Обязательно.

Только ещё одну минутку...

Общение, спойлеры и немного закулисья — в Telegram-канале: @invisibility_mask

9. 8

Ашер. 14 лет

В нашем доме снова полно гостей. Ещё один из сотни приёмов, все как один — лица с фальшивыми улыбками, голоса, что говорят комплименты, а в то же время точат ножи за спиной. Я ушёл к себе в комнату. Чтобы ничего не испортить — как говорит мой отец. Это звучит так, будто я — неисправимое зло. Но, честно? Я бы и сам не хотел быть среди них. Все эти одетые в золото и пустоту идиоты, которые тратят жизнь на то, чтобы казаться лучше, — действуют на нервы.