Я сидел, читал. Книга — мой способ молчать. Они этого не понимают, и потому — оставляют меня в покое.

До тех пор, пока не раздался стук.

Сначала я проигнорировал его. Если это служанка — подумает, что я сплю. Это точно не отец. Он не стучит. Он врывается. И не мать. Она давно уже спит. Шампанское, как всегда, сделало своё дело.

Но стук повторяется. Лёгкий, как царапина по стеклу. Но раздражающий. Я поднимаюсь. Медленно подхожу к двери.
Кто посмел нарушить моё пространство?

Открываю. И вижу её.

— Привет… — говорит она тихо, неуверенно. Стоит в розовом платье, которое светится блёстками, будто она слеплена из осколков кукольного мира. Её глаза — немного сонные, пальцы потирают веки. Волосы растрепаны, губы сухие.

Эвелин.

Что эта малышка здесь забыла?

Она выглядит, как сон, не нашедший себе места в ночном воздухе. Слишком много розового. Слишком много блеска. Но страшнее всего — слишком много уязвимости.

— Ты заблудилась? — спрашиваю я.

— Нет… — качает головой. Потом задумывается. — Там очень шумно. А внизу — чужие.

Её голос — как шаги по мокрой плитке. Осторожный. Едва держится.

— Это не мой дом, — добавляет она. — И мне тут не нравится.

И почему-то эти слова… не кажутся смешными. Не звучат банально. Потому что я чувствую то же самое. Каждый день. В собственном доме. Среди собственной крови. Меня учат держать спину прямо, а зубы — сжатыми. Учат, что чувства — это слабость. Они создали из меня механизм. Холодный. Чёткий. Пустой.

— И ты пришла сюда? — говорю наконец. Мой голос звучит грубо, как наждачка. — Твоя сестра, наверное, внизу. Иди к ней.

— Эстер сейчас играет на фортепиано… — её голос затихает. Тихий, будто боится собственной тени.

— Откуда ты вообще знала, что это моя спальня?

— Ну… я видела, как ты сюда зашёл, — она пожимает плечами. — Я могу войти?

Я смотрю на неё. На это маленькое создание в блёстках. У неё глаза, которые ещё верят, что мир что-то должен. Что есть места, где не больно.

— Я похож на твою няньку? — говорю жёстко. — Иди найди кого-то другого, чтобы с тобой поиграл.

Она замирает. Её подбородок дрожит. Но она не плачет. Нет. Просто стоит и смотрит.
И в этом взгляде… что-то знакомое. Опасное. Слишком глубокое для её возраста.

— Я не хочу, чтобы со мной играли, — говорит она медленно. — Я просто хотела, чтобы было тихо. И… безопасно.

Она смотрит мне прямо в глаза. Не как ребёнок. А как кто-то, кто уже устал от шума. От ролей. От чужого давления. И я не знаю почему — но отступаю на полшага в сторону.
Она заходит. Осторожно, будто боится что-то сломать.

— С чего ты взяла, что здесь будет безопасно? — спрашиваю, и сам не понимаю, почему вообще продолжаю этот разговор.

Обычно я отсекаю слова, как лезвием. Закрываю дверь. Глушу всё, что может заглянуть глубже, чем надо. Но её голос пока не раздражает. Он не пищит, не капает на нервы. Просто существует. И я могу это выносить. Пока что.

— Мы же друзья, — отвечает она тихо, без тени сомнения. Как будто это не подлежит обсуждению.

— Мы не друзья. — Мои слова холодны. Резки. — Я не дружу с детьми.

Она моргает. Легко, без обиды. Будто привыкла, что её отталкивают.

— Но ведь ты тоже ребёнок, — говорит так просто, что я замираю на секунду. — Просто старше.

Я смотрю на неё. В розовом платье с блёстками и этими странными заколками в волосах.
Эвелин кажется тихой, но что-то подсказывает мне, что это далеко не так.

— Я не ребёнок, — говорю медленно. — И если ты думаешь, что я такой же, как твои игрушечные друзья — ты ошибаешься.

— Я просто не хочу быть одна.

Вот оно. Простое. Чистое. Без сахара. И почему-то оно ранит сильнее, чем любая крикливая ложь.