Ей это понравилось.

Ее дыхание, ее дрожь, ее губы - все в ней кричало «нет», но тело предавало. И я видел это. Я чувствовал. И мне было все равно. Потому что она моя. Всегда была. И даже в унижении — она принадлежала мне больше, чем когда-либо.

Я не горжусь этим. Но я бы не изменил ничего.

Этот момент стал для меня чем-то... настоящим. Грязно-честным. Ее сломанный взгляд и возбужденное тело — как отражение моего собственного разрыва. Контроль и зависимость. Власть и слабость.

Я ее болезнь. А она - моя.

Я прокручиваю ее имя в голове, будто молитву. И знаю - она вернется. А если не захочет — я все равно найду ее. Потому что она видела меня таким, каким я не показываюсь никому.

В следующий раз я не дам ей выбора. Потому что больше не хочу делать вид, что имею хоть каплю самоконтроля, когда речь идет об Эвелин Харпер.

У неё были проблемы с рефератом по менеджменту. Я не сталкер. Но я знаю всё. Особенно когда речь идёт о ней — моей ходячей катастрофе, которая порой забывает о дедлайнах, посещаемости и реальности в общем. Если я не буду следить — кто будет?

Я подъехал к её дому ровно в тот момент, когда её родители выходили из двери. Время рассчитал до минуты. У них должна была быть какая-то деловая встреча — они говорили об этом за нашим последним совместным ужином, и именно поэтому я выбрал этот день. Удобный. Тихий. Без лишних глаз.

Её родители всегда были ко мне благосклонны. Возможно, даже слишком. То ли из-за того, кто я есть, то ли из-за того, кем я мог бы стать для их дочери. Им нравится идея контроля. А я — контроль во плоти.

Ашер Грант — стабильность, уверенность, социальный актив. Партнёрство с семьёй Грантов — это союз. И они это знают. Всегда знали.

Её мать улыбается, когда я выхожу из машины. Выглядит немного уставшей, но искренней.

— Ашер, милый, мы как раз собирались выезжать. Эвелин дома, но, кажется, она немного… не в настроении, — говорит она с той самой натянутой нежностью, которую используют родители, когда говорят о своих детях, вышедших из-под контроля.

— Именно поэтому я здесь, — отвечаю. — Я помогу ей с рефератом.

Её отец бросает на меня короткий, оценивающий взгляд. Кивает.

— Приятно провести время.

Я улыбаюсь. Вежливо. Идеально.

— Взаимно.

Когда их машина исчезает за поворотом, я возвращаюсь к двери. Открывает гувернантка — старая, как стены этого дома. Она кивает молча и отходит в сторону, впуская меня внутрь, как кого-то, кто здесь живёт.

И, по сути, я живу. В её голове. В её границах. В её страхах и в её желаниях. Даже когда она пытается вытолкнуть меня — я всегда возвращаюсь.

Я поднимаюсь по лестнице. Медленно. Как всегда. Дверь в её комнату закрыта. Это мило. Словно это что-то значит. Я открываю её. Без стука. Без разрешения. Потому что разрешения мне не нужно.

— Я не голодна, — бормочет она, не отрывая взгляда от экрана телефона.

Она сидит на кровати в розовой пижаме. Ткань тонкая, на бёдрах немного помятая, плечи оголены. Волосы собраны небрежно, пара прядей выбилась и лежит на щеках. Вокруг — хаос. Бумаги, тетради, ручки. Но, конечно же, она в телефоне.

Я не отвечаю. Просто стою в дверях, наблюдая. Она не поднимает глаз. Ещё не поняла, кто именно вошёл.

— Я ничего не заказывала, — добавляет. — И вообще, скажи маме, что мне не нужна никакая помощь.

— Жаль, — отвечаю ровно.

Она резко поднимает глаза. На миг замирает. Телефон соскальзывает вниз, оказывается на одеяле. Воздух в комнате как будто становится тяжелее.

— Что ты здесь делаешь? — голос нервный, но уровень паники она пока сдерживает. Старая школа.