Я шёл к фонтану — их пафосному водному "альфреско", как говорила мать Эстер. Хотел просто снять кроссовки, опустить ноги в воду, позволить холодной воде хоть немного вымыть яд из головы.

Но фонтан был занят.

Ею.

Эвелин. Младшая дочь Гарперов. Сидела, поджав ноги под платье, нервно дёргала свои длинные русые волосы, что-то бормоча себе под нос. Словно проклятие. Словно мантру.

Она выглядела... как шум в тишине. Как царапина на гладкой поверхности праздника.

Я остановился. Просто смотрел.

Ребёнок. Я не общаюсь с детьми. Тем более — с такими.

— Тебе стоит свалить, тебя точно ищут, — говорю я спокойно, без эмоций.

Её никто не искал. Я это знал. Но мне нужно было сесть. Именно здесь. Именно сейчас.

Она не сдвинулась с места. Просто продолжала сидеть, молча.

Эвелин не была немой. Насколько я знаю. Мы не общались — не было нужды. Но мы часто пересекались на этих мероприятиях, где все меряются статусами и масками. Она — тень своей семьи. Тихая, всегда где-то на периферии.

— Ты немая? — спрашиваю сухо.

Почему она не уходит?

Она слегка мотает головой. И тогда я вижу, как её ладони стирают что-то со щёк. Влажное. Слёзы.

Чёрт. Я ненавижу слёзы. Они вызывают во мне то, что я не хочу чувствовать. Раздражают. Заставляют думать, что должен что-то сделать. А я ненавижу слово «должен».

— Что случилось? — спрашиваю, не двигаясь.

Молчит.

— Это потому, что праздник не для тебя? — уточняю, потому что ничего другого в голову не приходит. Разве не все дети плачут, когда им не достаётся внимания?

— Нет, — прошептала она, почти неслышно. — Мне… всё равно, — добавляет, но в словах столько боли, сколько взрослые порой не могут выдержать.

Я жду. Не потому что интересно. А потому что её молчание звучит громче всех голосов в том доме.

— У меня… — она глотает воздух. Глаза блестят, губы сжимаются. — У меня заколки упали… В воду… Они были со звёздочками… Мама сказала, что они дорогие. И я должна была быть аккуратной…

Я моргаю. Медленно.
Это и есть причина её слёз?

— Так достань их, — говорю спокойно, даже немного удивлённо. — Фонтан же рядом. Руку протянула — и всё.

— Мне страшно… — шепчет она.

— Здесь мелко. — Мой ответ режет. Логика. Простота. Факт. Всё, что всегда помогает мне держать себя в руках.

Но за моими словами — новая волна слёз. Тихих. Горячих. Беззвучных. Она прячет лицо в ладонях, маленькие плечи дрожат.

Чёрт.

Я смотрю на неё. На её маленькие кулачки, сжатые от беспомощности. На лопатки, что выступают сквозь тонкую ткань платья, как крылья, которые вырезали.

Серьёзно?

Я поднимаюсь. Без лишних слов подхожу к краю фонтана. Вода едва колышется, прохладная, тихая, словно отражение чужой реальности. Я наклоняюсь над ней. И понимаю, почему она не смогла достать их.

Фонтан был с узорами.

Дно покрыто замысловатым орнаментом из мозаики: сине-зелёные геометрические фрагменты сливались между собой, создавая иллюзию глубины. Заколки — те самые блестящие звёздочки — терялись в этом узоре, растворялись в свете гирлянд, отражающемся в воде. Их действительно было трудно заметить, если не знать, куда смотреть.

И для неё, такой маленькой, это исчезновение было как потеря целого мира.
То, что должно было сиять и украшать — стало невидимым. И недоступным.

Я закатал рукав, опустил руку в холодную воду. Пальцы скользили по камням. Ещё немного — и я нащупал первую заколку. Потом — вторую.

Я поднялся. Вода стекала с пальцев, оставляя следы на коже, будто нечто большее, чем просто влага.

Я вернулся к ней. Она не смотрит. Всё ещё плачет. Я стою перед ней молча. Не знаю, что сказать. Поэтому просто протягиваю ладонь с заколками.